Сэм усмехнулся.
— Каждый день. Хочет посмотреть, что вы там написали.
— А вы что скажете? — спросил Дрейфус.
— Решать вам. Лично я показал бы ему какой-нибудь фрагмент. Просто чтобы убедить его, что вы можете писать. Этим, думаю, он бы удовлетворился. И больше не просил бы. Он по натуре не читатель. Он — издатель.
— Я отдам вам все, что написал, — сказал Дрейфус. — Сами выбирайте.
Сэм и не рассчитывал, что все пройдет так легко, и был счастлив. Он мечтал, чтобы Уолворти от него отстал.
Дрейфус подошел к столу, собрал стопку бумаг и протянул их Сэму.
— Я опять сделаю копии, — сказал Сэм, — и все вам верну.
— А теперь я прошу вас уйти, — сказал вдруг Дрейфус. — Меня опять потянуло писать.
— Только пообещайте, что будете есть, — сказал Сэм. — Даже Толстой не писал на пустой желудок.
Они пожали друг другу руки.
— Я рад, что вы пришли, — снова сказал Дрейфус. — Вы — моя связь с миром.
Вернувшись в контору, Сэм сделал копию рукописи и сел читать. То, что написал его друг, ему не просто, а очень понравилось, он решил, что Уолворти тоже будет доволен, поэтому выбрал отрывок и послал издателю. Он знал, что Уолворти прочтет тут же и позвонит ему еще до исхода дня. Так оно и было. Сэм сразу снял трубку.
— Ну, что скажете? — спросил он.
— Что ж, писать он безусловно умеет, — сказал Уолворти, — но не кажется ли вам, что это слишком… э-ээ… э-ээ…
— Что «э-э», мистер Уолворти? — спросил Сэм, хотя прекрасно понимал, что вызвало сомнения.
— Э-ээ… ну, понимаете, немного… э-ээ… слишком еврейское.
Сэм выдержал паузу. А потом твердо и не слишком уважительно сказал:
— Не знаю, мистер Уолворти, известно ли вам то, о чем писали все мировые газеты, но Альфред Дрейфус на самом деле еврей. Его судили как еврея, его сочли виновным как еврея, он был приговорен как еврей. И как еврей он находится в тюрьме и описывает случившееся со своей точки зрения. Мистер Уолворти, вы что, ожидали, что это будет что-то немного… э-ээ… мусульманское?
— Очень смешно, мистер Темпл, — ответил Уолворти. — Они, конечно, известны как народ Книги, но нашу продукцию они не очень-то покупают.
— На этот счет есть статистика? — спросил Сэм.
— Ну, все так говорят, — промямлил Уолворти.
Если аргументы у тебя слабые, надо нападать, подумал Сэм.
— Кто это все? — не отставал он.
— Вам это известно не хуже, чем мне. — Уолворти ушел прямого ответа.
Сэм не стал упорствовать.
— Но вам-то понравилось? — спросил он. — Вы довольны своим вложением?
— Да, — ответил Уолворти, — я доволен. — И, помолчав, прибавил: — Можете ему об этом сказать.
— Он будет счастлив, — сказал Сэм. Он был уверен, что Дрейфус обрадуется: писателю любая похвала в удовольствие.
Он тут же, вложив в письмо и оригинал рукописи, написал Дрейфусу, что и он, и Уолворти в восторге. Оставалось надеяться, что их похвалы Дрейфуса приободрят. Но он беспокоился о том, каково его другу будет продолжать. Воспоминания о смерти родителей оказались слишком тяжелым переживанием. Рано или поздно ему придется изложить историю своего краха, и Сэм не был уверен, что у Дрейфуса хватит сил это выдержать.
Часть вторая
А теперь начинается история моего краха.
Мое падение было до ужаса внезапным, но увертюра разыгрывалась медленно, можно сказать неспешно, и с коварной вежливостью. Так я все понимаю теперь, задним числом, но тогда я об этом и не подозревал. Тут я должен немедленно заявить, что знаю себя довольно хорошо. Я одновременно застенчив и амбициозен, это просто две стороны одной монеты. Мне нужно признание (а кому оно не нужно?), и порой я чувствую, что не соответствую своему образу, но всячески стараюсь это скрывать. Мне присущи все эти свойства, но я не параноик. Однако в тот миг, когда я переступил порог своей новой школы, учреждения, которое было верхом моих честолюбивых мечтаний, я почувствовал холодок враждебности. Я не мог объяснить, в чем это выражается, но точно знал, что так оно и есть. И источник этой враждебности я обнаружил лишь к концу семестра.
На территории школы был дом директора, там мы и жили, Люси, я и дети. Дети были записаны в местные школы. У Люси никаких особых обязанностей не было, но как жена директора она должна была время от времени принимать гостей, в том числе иностранных ученых, изучавших английскую методику преподавания.
Дом у нас был елизаветинских времен, и дух его тщательно поддерживался. Современные ванные, кухня, центральное отопление были установлены так, чтобы ничего не нарушить. Мы переехали в наше новое жилище незадолго до начала зимнего семестра. Как-то на выходные приехали Мэтью и Сьюзен. Это было счастливое для нас всех время. Я вспоминаю его с радостью и закрываю глаза на те еще невидимые тени, которые омрачат потом и мое будущее, и жизнь моих близких. Теперь эти тени явили себя, они известны с момента моего краха, и мне трудно погружаться в тогдашнюю радость, не ощущая надвигающейся тьмы.