— Ну, Рэкс! — притворно хмыкнул Митька.
— Получишь, когда заработаешь. А то хитер! Я напахался, мальцы вкалывают, а он — хоть бы хны.
Митька отдернул руку, глаза его, расширившись, вспыхнули, он отвернулся и фыркнул:
— Фу, и не надо!
— Пофукай мне, локшадин!
Я хотел сказать Рэксу, чтобы он пощадил Митьку, но вдруг сообразил, что между ними, наверное, существуют какие-то свои, особые отношения, вмешиваться в которые чужакам неприлично да и рискованно. К тому же Рэкс, может, и прав — нечего сачковать, хотя я бы у друга не вырвал кусок изо рта...
Ели, прихлебывая из ладоней забортную воду, и наш обед прошел вполне по-человечески, если не считать, что один остался голодным и сердитым.
— Ну что, Митьша, перекурим? — подобревшим голосом сказал Рэкс, вынул из рюкзака измятую пачку сигарет и закурил.— Посмотрим, в какую дыру заманил нас Ухарь Лалаев и что из нее можно извлечь. Издали-то не светит, — оценил он лагерь, щуря и без того сведенные на нет глаза, но Митька никак не реагировал на его слова, сидел сутуло, неподвижно глядя на берег — Не дуйся, а то дуну!.. На вот, — протянул он окурок, — и за весла!
Я был уверен, что Митька откажется от сигареты, выдерживая характер, — мол, не заслужил и курева! — но он взял ее, торопливо прикончил несколькими затяжками подряд и, ущелкнув в воду, поднялся.
Ветерок, так и не разыгравшись, утих, полуденное солнце било точно в спину, но холод моря смягчал жару. Мыс приближался, и едва ткнулись в песок, Митька с Рэксом маханули на берег и пошли прочь.
— А рюкзак-то! — напомнил Димка.
— А вы на что? — бросил Митька.
— Да-да, на палочку и топ-топ за старшими, — пояснил Рэкс, обернувшись, и даже изобразил, дергая локтями, с какой угодливостью нам следует спешить за ними.
— Держи карман шире! — крикнул Димка.
Рэкс остановился.
— Ты что-то много болтаешь, Баба-Яга! Мне это не нравится! Отвыкай, а то придется отучивать! Вы теперь в наших лапках, локшадины! И не думайте, что если напоили вас лимонадом, то все, вы неприкосновенные! Так вломлю, что весь лимонад из ваших сопел вылетит! — И Рэкс с лениво-насмешливым пренебрежением покосился своими недопрорезанными глазками на Митьку.
Димка начал было пыжиться, но я, не желая осложнений, деловито вмешался:
— Мы дальше плывем, в лагерь!
— Вот и плывите! Лично ты, Полыга-ханыга-прощелыга, отвечаешь за рюкзак, ясно?
— Ясно, Рэкс-пэкс-тэкс! — храбро отчеканил я.
— Но-но у меня! Локшадины!
— Чмырь! — ругнулся Димка, отчаливая.
Митька вдруг спохватился:
— Э, а батон-то!
— Пробьешься! — отрезал Димка.
— Я-те пробьюсь!.. — взвинтился тот.
— Кинь! — разрешил Рэкс.
Булка взвилась в воздух. Митька поймал ее с собачьей проворностью и с такой же проворностью начал уминать. Рэкс расхохотался, схватил его за шею, и так и повел его, и так они и скрылись в кустах над обрывчиком. Однажды я видел одну парочку, которая прогуливалась именно таким образом: он держал ее не за руку, не за талию, а за шею. Они ворковали и посмеивались, значит, им было хорошо, значит, есть в этом странном жесте что-то любовно-простецки-приятельское, хоть и с туманом, потому что возьми, например, я Димку за шею — будет нелепо, а возьми меня Федя — самое то. Какое-то манящее равенство-неравенство таится тут.
Взведенный Димка так налегал на весло, что плот все время поворачивало в мою сторону, и я с трудом выравнивал его. Ох, и кусучим был мой друг, ох, и ершистым! Не знаю, что с ним было бы без меня — пропал бы, но я всегда сглаживал, загибал и ломал его колючки! А возьми я однажды и тоже заострись — вот уж наколем мы дров так наколем!
Мы приближались к лагерю, беря левее дебаркадера, к подтопленной лиственнице. Я ужасно волновался. По всем законам этого света обгорелое кольцо должно быть на ней, а если нету, то не знаю — чертовщина какая-то, и все!.. Последние метры я уже не стоял, а сидел на корточках, а потом упал на четвереньки и вытянул вперед голову. От напряжения я не различил под водой продолжения дерева во время сближения, и только когда плот уперся в ствол, и я потом чуть отвел его руками, подводная часть лиственницы открылась передо мной с невероятной ясностью. Метра на четыре виднелась она, а там растворялась в зеленоватой мути, а в метре от поверхности темнело мое обгорелое кольцо.