Явь уже начала ускользать от меня, как вдруг лицо мое сбоку осветил фонарик, и тихий голос спросил:
— Ушки-на-макушке, ты спишь?
— Нет.
— Это я, Ухарь! — Луч переметнулся на пол, в его отсвете я различил лицо Олега и сел, предчувствуя что-то необычное. — Слушай, я, кажется, нашел твоего медведя.
— Какого медведя?
— Который на тебя зимой чуть не напал.
— А! — задохнулся я. — Берлогу нашел?
— Почти.
— Где?
— Одевайся!
— Как?
— Одевайся и пошли, если хочешь убедиться!
— Конечно! А мичман?
— Я договорился. Я на дежурстве.
— А! — опять захлебнулся я, чувствуя всю невероятность того, что сказал Олег, и чувствуя одновременно, что разыгрывать меня он бы не стал, Рэкса — Да, Димку — может быть, меня — нет. — Мы что прямо к нему?
— Прямо.
— Далеко?
Под носом.
— А он нас не того?..
— Нет, все рассчитано. Свитер есть? Поддень — холодно.
— А Бабу-Ягу можно взять?
— Насчет Яги я не договаривался, но..
— Баба-Яга!.. Димка! — зашептал я, не тормоша однако его, но он уже крепко спал. — Ну, ладно! — сказал я с некоторой даже радостью, потому что тайну интереснее узнавать одному, чтобы потом ошарашить ею друга.
Мы вышли.
Было свежо и лунно. Ветер угнал рыхлые низкие тучи и теперь подчищал небо, сдувая с него плотные округлые облака, которые все норовили скользнуть по луне, чтобы, казалось, стереть ее, но после каждого проскальзыванья луна становилась еще надраяннее. За мысом сильно шумели волны с барашками, катясь вдоль большого залива, но у нас было затишье.
К моему недоумению, Ухарь повел меня не в лес, а к воде, через плац и мимо Посейдона. У мостика в штаб мы сели в дедовскую лодку и отчалили. Обогнув дебаркадер, Ухарь подгреб к подтопленной лиственнице и встал боком в метре от нее.
— Тут, кажется, было дело? — спросил он.
— Тут.
— А медведь пер вон оттуда?
— Оттуда.
— Та-ак! А ты где стоял?
— Где мы. Чуть подальше.
— Сейчас отплывем.
Он достал сигарету, поднял лежавшую у борта длинную палку, чиркнул спичку, закурил и поджег пропитанную чем-то тряпку на пакле, потом быстро перехватил ее и горящий конец протянул к лиственнице. Лишь когда ослепительно полыхнуло, я увидел, что вокруг дерева разложен на плоту костер. Его, наверно, перед этим облили бензином. Но сейчас меня интересовало не это, не плот с дровами, а что всем этим хочет сказать Ухарь и какое отношение все это имеет к медведю.
Малость отгребя, Олег спросил:
— Такой примерно костер?
— Какой?
— Ну, как у тебя был?
— Да. Но...
— Подожди, пусть разгорится.
Я бестолково уставился на пламя. Сожрав бензин, оно было опало, но костер уже набрал силу и начал расходиться самостоятельно. Высоко по стволу вспыхивали отставшие коринки, шипели отлетавшие угольки, колебалось отражение. Покосившись вправо, где на берегу звездчато дотлевал наш праздничный костер, я остановил взгляд на Ухаре, решив, наконец, все выяснить.
— Сейчас, — сказал он, следя за огнем.
— Что сейчас-то?
— Сейчас! — Олег выплюнул окурок и вытер лицо пилоткой. — Дрова сыроваты, дьявольщина!.. О! — воскликнул он, когда в глубине костра звонко стрельнуло. — Пошло! Слушай!
Стрельнуло еще несколько раз подряд, и вдруг я услышал, как в зарослях напротив раздался знакомый мне по той зимней ночи жуткий треск ломаемого сушняка, правда, чуть глуше. Я окаменел. С кожей моей головы что-то случилось — она словно исчезла, и череп сковало холодом. Треск приближался. И чем яростнее разгорался костер, чем взрывчатее стреляли головешки, тем напористее и ожесточеннее ломился сквозь чащу зверь.
С кормы я непроизвольно подался к Олегу, запнулся обо что то и упал ему грудью на колени.
— Чш-ш! Без паники, Ушки-на-макушке!
— Это он! — прохрипел я, не сводя с берега глаз и ожидая вот-вот увидеть у воды косматую морду.
— Точно он?
— Точно!
— Я же сказал, что нашел!
— Сейчас он высунется! — с ужасом проговорил я, понимая, что надо бежать, уплывать, улетать отсюда, но почему-то ничего не предпринимая, а только сильнее сжимая Олеговы колени. — Вот сейчас!.. Смотри, смотри!..
— Нет, он не высунется, — уверенно сказал Ухарь.
— Почему?.. Нас боится?