Вон она показалась между сосен, поверх кустарника. Высокая решетка, за какой в зоопарках держат львов, толстые кирпичные столбы, а внутри — жабристые, сердито надутые трансформаторы, брызгающие, говорят, кипящим маслом, и провода, провода — как будто в паучьем логове, а сами пауки как будто таятся вон в тех будках, с черепами на дверях, или прискальзывают по лэповским паутинам из-за лесного поворота, когда в их сеть кто-нибудь попадает. А вокруг валяются размозженные головы коричневатых изоляторов, как чьи-то обглоданные кости, а вон полузарылся в землю и полузарос травой ржавый бульдозерный отвал, похожий на челюсть гиганта. Казалось, что это дотлевали останки тех, кто пытался осадить подстанцию и пал, испепеленный.
Вот в этом-то странном тридевятом царстве и жили Лехтины. Их насыпной домишко, один из полутора десятков, стоял метрах в двадцати от решетки, а огород вообще упирался в прутья, так что малина даже западала туда.
На завалинке, в солнечном потоке, застыло сидел костлявый дядя Степа, в майке и с папиросой в зубах, рядом с ним, из опилок, жутко торчал дырявый валенок, словно дядя Степа только что закопал тут кого-то. Димка с Федей посреди двора мыли в поросячьем корыте «пушнину» —так они называли свою добычу — бутылки. Вокруг них, кококая и косоглазя, бродили куры. Поросенок Васька повизгивал в сторонке, возмущаясь, что его не подпускают к собственной посуде.
Мне нравился двор Лехтиных тем, что тут всегда кипела жизнь: кричали, бегали и дрались.
— Пошел! — шикнул Федя на поросенка и увидел меня. — Семка! Заходи!.. Раненько ты сегодня.
— Дела! Здрасте, дядя Степа!
— Здравствуй, — безразлично пыхнул тот дымком.
— A-а, стой-ка! — воскликнул вдруг Димка и стремительно умчался в дом.
— Э-э! — только и успел я протянуть. — Куда это он? Как будто я его бить хочу!
— Не ты его, а он тебя!
— Как это?
— Сейчас увидишь, — улыбнулся Федя.
— Фокус какой-нибудь?
— Почти.
Федя осторожно и даже морщась отделил, как бинт от раны, этикетку от бутылки, смыл тряпкой полоски клея, прополоскал нутро, заткнув горлышко указательным пальцем, потом глянул ее против солнца и поставил на фанерный лист рядом с корытом, где уже сушилось их десятка два — сегодняшний урожай. Каждый понедельник спозаранку Лехтины прочесывали лес между подстанцией и поселком, подчищая следы субботних и воскресных гулянок. Случайные бутылки попадались редко, но у братьев было на учете около десятка «капканов», так они окрестили те уютные пятачки с костерками, которые мужики постоянно облюбовывали для своих тайных увеселений, и эти «капканы» надежно приносили добычу. А бутылочных соперников у Лехтиных, кажется, не было.
Димка выскочил, гремя шахматной доской, и с ходу высыпал фигуры у поленницы, прямо на щепки.
— Семка, иди, я тебе детский мат поставлю!
Я хотел сказать, что некогда, что нас ждет ого-го какое дело, но Димка возбужденно-суетливо начал расставлять фигуры и весь горел таким нестерпимым азартом, что я, чувствуя, что время еще есть, заинтересованно подсел к нему. В шахматы мы играли плохо, через пень колоду, зная лишь, что в конце концов над поставить королю мат, а вот этого-то у нас и не получалось — срубалось все, что можно, и жестокий бой кончался обычно ничьей. А тут, видите ли, он матом грозит!
— Вчера его научили, — сказал Федя. — Он ту всех уже заматовал. Ты остался да вон Васька.
— Так, мои белые. Пошел, — крякнул он и двину центральную пешку, а я, не раздумывая, махнул конем через пешечный забор. — Куда! — возмутился Димка, водворяя моего коня на место. — Кто же так ходит! Надо вот этой пешкой. Хорошие игроки, которые понимают, всегда с нее начинают.
— Ладно, — согласился я, не желая отставать от хороших игроков, и пошел пешкой.
Димка скакнул офицером и заегозил. Я помедлил. Это показалось ему опасным, и он опять подсказал:
— Теперь защищай ее вот этим конем.
— Зачем защищать?
— Потому что я сейчас нападу на нее!
— Тогда и защищу, — сказал я и .выставил ферзя
— Куда! — опять рявкнул Димка и хотел схватить ферзя, но я отбил его руку.
— Не лапай, а за себя давай ходи!
— А ты убери ферзя!
— Не уберу!
— Ну и мата не получишь!
— И не надо!
— Балда! Ему как доброму мат ставят, а он!.. — Димка изловчился и цапнул-таки ферзя.
— Поставь! — вспылил я.
— А уберешь или нет?
— Нет!
— Ну, и вот тебе! — И Димка, вскочив на ноги, пульнул ферзя через забор на улицу.
Куры, собравшиеся возле нас в ожидании, не будет ли от нашей игры каких-нибудь съедобных отбросов, разлетелись с кудахтаньем. Федя, все время, наверное, крепившийся, прыснул наконец и разразился смехом на всю подстанцию. Гоготнул и дядя Степа, Опешивший было, я тоже разулыбался. А Димка, нервно оглядывая нас, засопел, засопел и вдруг обрушился на брата: