— А ты, Федяй, чего? Тебе-то я мат поставил!
— Я поддался.
— Поддался! Сейчас как рассыплю поленницу, узнаешь!
— Сам и соберешь.
— Или Ваську выпущу!
— Сам же пойдешь искать.
— Ага, сам!
Васька, услышав свое имя, решил, видно, что пора действовать и ему. Он улучил момент, сунулся к фанерке и поддел ее своим пятачком — бутылки со звоном посыпались в пыль.
— Ах ты, чмырина хвостатый! — всполошился Федя, схватил лежавшую у ног хворостину и дважды успел огреть поросенка, прежде чем тот, визжа на одной ноте, улепетнул. — Что ты наделал, черт лысый? Я тебе! — еще раз пригрозил он, и Васька издали понимающе хрюкнул.
Димка воскрес.
— Что, досмеялся, Федяй? Так тебе и надо! — возликовал он. — Васька за меня отомстил! Молодец, Вася! Хрю-хрю-хрю, иди сюда, я тебя почешу!
— Раз молодец — иди перемывать!
— Сам прозевал! — отрезал Димка.
— Из-за твоих шахмат.
— Давай-давай! — крикнул дядя Степа с завалинки.
Почувствовав, что огонь перепалки приближается ко мне, виновнику ссоры, я вмешался:
— Ладно, Димка! Вечером дашь мне мат!
— Ну вас!
— И не здесь, и не у нас, а в лагере «Ермак» — заявил я, сдерживая радостную дрожь в голосе, но приятно ощущая, как она все же пробивается.
— Где-где? — переспросил Федя.
— В «Ермаке»! — гордо повторил я и передал весь разговор с отцом, упомянув, конечно, и пушку и закончив главным — что нас с Димкой берут с собой. — И тебя, Федь! — добавил я. — Но мы же на неделю, а тебе завтра уже ехать.
— На неделю? — воскликнул Димка.
— А может, и больше! — поддал я.
— А-а! — залился он.
— А что ты радуешься, интересно? Тебя же еще никто не отпустил,— охладил братишку Федя.— Мамы-то нет.
— Ты отпустишь.
— А возьму и не отпущу!
— Отпустишь! — заверил весело Димка. — Ты же брат! Старший брат, умный брат, хороший брат!
— Заподлизывался?
— Это я чтобы добром, — хитро пояснил Димка. — А могу и не подлизываться. Если не пустишь — так удеру!
Димка присел, чтобы собрать шахматы, но замер без движений, ожидая окончательного ответа брага. Чувствуя это, Федя не спеша собрал в корыто все испачканные бутылки, тоже присел и лишь тогда ответил:
— Ладно, отправляйтесь!
— Ур-ра-а! — гремя фигурами, закричал Димка.
— Только быстрей, — подстегнул я. — В двенадцать часов за нами придет машина.
Захлопнув доску и зажав ее под мышкой, Димка кинулся вон со двора искать заброшенного ферзя и тотчас вернулся, зажав его в кулаке и торжествуя:
— Мы вперед тебя в лагерь попадем! И не в какую-нибудь «Зарницу», а в «Ермак»!
— Зато я — служить, а вы — так себе, цветочки нюхать!
— И мы с Семкой службу наладим! — не сдавался Димка. — За неделю знаешь как можно наслужиться!.. Э, Семк, значит, еду надо брать, если на неделю?
— Конечно!
— А тебе и на час надо еду, — заметил Федя, опять составляя ополоснутые бутылки на фанерку. — Ты ведь обжора, каждые пятнадцать минут что-нибудь да жуешь!
— А-а! — рассмеялся Димка и нырнул в дом.
— Давай-давай! — сказал дядя Степа.
Отец Лехтиных раньше был жутким пьяницей. Потом его насильно положили в больницу и долго лечили. Тягу к водке выгнали, но вместе с этой тягой ушло из него что-то человеческое — он стал как бы ненормальным. Не таким, которые на стены кидаются или бегают голыми по улице, а наоборот, — он затих намертво. Пустым — вот каким стал дядя Степа. Из электриков его перевели в сторожа, а дома он делал единственное — курил, курил так, что иногда из нетопленной печи струился дым. Для домашних он был ноль без палочки. Раньше, когда дядя Стела пил, братья ненавидели его, а сейчас просто не замечали.
Федя кончил с бутылками, достал из карманов две сетки, красную и зеленую. Красную протянул мне, и мы принялись складывать в них «пушнину». На крыльцо вылетел Димка и ликующе крикнул:
— Вот что я возьму! — Подбежал и поставил на чурбак банку с тушеной говядиной. — О-о!
— Хорошо! — сказал я.
— Еще надо?
— Хватит! Я накупил всего!
— Еще-еще! Нечего нахлебничать! Этот обжора объест вас, как миленьких! — Федя усмехнулся, связал шпагатом сетки, отнес их к крыльцу, выкатил из сеней велосипед и, перевесив сетки через раму, прислонил его к завалинке. — Пошли, горе-турист, я тебя соберу! Неси свою банку!