Раздался звонок домофона. Тамара открыла внутренний тамбур и входную дверь. Знала, Лёля вечно теряет ключи в дебрях своей необъятной сумки. Сумка-то смешная — дерюжка. С такими раньше бабульки ходили в магазин и тащили обратно хлеб и позвякивающие бутылки с молоком и кефиром. На них была пробка из фольги — белого и зеленого цвета. Шопер — так теперь называют эти сумейки. Вся молодежь с ними щеголяет.
Лёлька влетела в дом шумная, радостная и как всегда счастливая. Скидывая сапожки, она весело тараторила о планах на Новый год, подарках, округляя глаза, жаловалась на цены и восхищенно выдыхала, вспоминая о праздничной ярмарке и катке. А еще с языка не сходил Глеб. Странно, что сейчас его здесь не оказалось.
— А он сегодня поехал мне за подарком, — ответила Оля на вопрос матери.
Она уже засунула нос в холодильник и разочарованно закрыла дверцу. Ничего вкусненького. И на кухне воздух пустой и холодный.
— Мам, а ты чего, ужин не готовила, что ли? — удивленно подняла брови Лёлька.
Тамара качнула головой.
— Я могу тебе горячих бутербродов сделать, хочешь? — спросила она, подходя к столу.
Оля внимательно посмотрела на мать. Бледная, и голос грустный.
— Мам, ты, правда, хорошо себя чувствуешь? А где папа? Скоро придет?
Тамара почувствовала, как в затылке просыпается боль. Сказать? Всё равно ведь придется. Это ведь не просто банальная ссора. Скрывать не получится. А может, пусть Николай сам поговорит с дочерью? Заварил кашу, вот пусть и расхлебывает…
— Мам… не пугай меня, — жалобно произнесла Оля и уселась перед матерью.
— Понимаешь, Лёля, — с усилием начала Тамара, — тут кое-что случилось…
Она поймала испуганный взгляд дочери и поспешила ее успокоить.
— Нет, нет, ничего серьезного… все живы и здоровы. Просто… — Тамара замолчала.
Кончились силы, да и слова тоже. Но она не позволила себе раскиснуть, раз уж начала, надо договорить.
— Просто твой отец ушел. То есть это я попросила его уйти.
Ольга расширенными глазами уставилась на мать. Тамара усмехнулась, потом нелепо развела руками, как будто хотела сказать: ну вот так, что ж теперь… Она снова села у окна, не зная, куда девать руки, бессильно положила их на стол. Опустив голову, она некоторое время изучала свои кольца, сжимала пальцы, и вдруг снова посмотрела в лицо дочери. И обомлела. В глазах Оли она отчетливо различила жалость. Она посмотрела внимательнее и неожиданно в изумлении приоткрыла губы, как будто хотела, но не решалась что-то спросить. Ольга моргнула и отвела глаза, а потом опустила их в пол, будто принесла в дневнике двойку.
— Ты знала? — почти шепотом просипела Тамара. — Оля, ты знала? Про папу и…
Она лихорадочно смотрела в лицо своего ребенка, молодой женщины, которая сейчас переживает самое счастливое время — первый год замужества. Оля не выдержала. Она встала и в два шага подошла к окну. Из-под тонкого свитера просвечивали худенькие лопатки. «Как крылья», — невпопад подумала Тома. Боль из затылка переместилась по окружности ко лбу. Колючие иглы впивались повсюду, даже в щеки и губы. Дочь, не оборачиваясь, перебирала тонкими пальцами нити гирлянды, отчего ее ногти светились то синим, то красным, то зеленым.
— Оля? — снова позвала ее Тамара.
Она видела, как дочь опустила голову. Лёля делала так всегда, когда чувствовала себя виноватой. Натворив что-нибудь в детстве, красочно сочиняла себе алиби, но потом, вот так опускала голову, и всё становилось ясно.
— Да, — тихо прошептала Ольга.
Тамара с усилием сглотнула комок в горле, откашлялась. Оля, наконец, повернулась к ней лицом и прижалась к подоконнику. Руки она заложила за собой.
— Но почему…
— Почему не сказала? — перебила ее Ольга.
Тамара схватилась рукой за ворот футболки и только кивнула. Вместо комка в горле появился спазм, который сжимал изнутри, не давая выдавить ни звука.
— Не знаю… — снова опустила голову Лёля. — И папа был против. Хотя мы с Соней убеждали его…
Тамаре показалось, что она не расслышала или что-то не так поняла.
— Вы с Соней? Ты… ты с ней знакома?
Дочь молчала, мрачно разглядывая узоры на ламинате. Теперь голова не только болела, но и кружилась. Тамара обхватила ее руками.