Соня смотрела на проносящиеся мимо деревья, автобусы с размытыми лицами за стеклами, остановки и светофоры. По тротуарам по-прежнему спешили пешеходы, большие и маленькие, старые и молодые, катились коляски и самокаты. Соня не успевала заметить детали, пропускала мимо глаз фигурки малышей, неуклюже ковыляющих с матерями. Понимала только одно, никто ничего не заметил. Ее маленькая личная трагедия растворилась в огромности повседневной суматохи.
Машинально она еще подносила руку к животу, с удивлением проваливалась мимо уже несуществующего упругого шарика, упиралась пальцами в мягкую, похожую на рыхлое тесто, кожу.
Николай с отчаянием смотрел на оплакивающую своего ребенка мать. Хотя слез у нее и не было. На лице застыла маска, как будто всё его обкололи специальными препаратами и теперь ни одна мышца не в состоянии шевелиться. Гладкая, пугающая безмятежность. Он вспоминал, как хотел обрадовать Соню ремонтом, и как ему пришлось в последний момент везти, купленную так некстати коляску, обратно в магазин. Все последние дни слились для него в один долгоиграющий сериал, в котором известны все актеры, знаешь всех героев и, тем не менее, не можешь разобраться, где ты потерял сюжетную линию, и почему теперь ничего не понятно.
Соня вошла в квартиру, молча разулась и тихо скользнула в комнату. Николай с напряжением следил за ее реакцией. Но ничего не произошло. Она просто легла на диван и свернулась в клубок, оставив на обозрение только худые крылышки лопаток, да узкие, маленькие, как у ребенка, ступни в желтых носочках с легкомысленными бабочками. И вот эти желтые, цыплячьи носки его добили. Николай крепко зажмурился, сдерживая слезы, и сгорбившись, вышел на кухню. Уже много дней он уговаривал себя одной фразой: всё поправимо, никто не умер. Пока вдруг мозг не взорвался воплем: умер! еще как умер! и мантры твои не работают. Он обхватил голову руками и скукожился на новеньком стуле. Где-то наверху у соседей забарабанила в ванну вода.
Презентация и последующей за ней скромный фуршет, вполне удались. Маленькая уютная кофейня наполнилась друзьями, давнишними клиентами, а также зеваками, которые праздно шатались по улице и вдруг услышали музыку, взрывы смеха и аплодисменты. Тамара в длинном, сером платье цвета металлик была похожа на античную статую. Поблескивали в лучах приглушенного света стильные, похожие на стекляшки, серьги. Черные гладкие волосы касались плеч, а потом завивались концами наружу. Всё получилось! Тамара так переживала. Сколько раз она хваталась за телефон и судорожно записывала туда внезапно ее посетившие идеи, а какое количество текстов она напечатала и удалила, прежде чем нащупала то, что надо? А бесконечные просмотры сайтов с каталогами картин? Появилась мысль продавать в кафе маленькие сувениры, по картинам известных мастеров, изобразивших кофе и сладости. Много, много чего случилось за совсем короткий срок. В голове давно исчезла бесконечная и уже надоевшая кинолента с образами Николая, Сони и даже Лёльки, а вертится совсем другая, где есть интересные идеи, захватывающая новизна и ощущение свободы.
Подошел Женя, высокий, в голубой льняной рубашке, улыбаясь, протянул ей узкий бокал шампанского.
— За наше новое детище! Без тебя ничего бы не получилось.
Тамара рассмеялась. Женька, Женька… Ведь состоялся уже разговор, к которому Тамара готовилась так долго. Они сидели на камнях, глядя на темное вечернее море, прислушиваясь к глухому рокоту волн и каждый прекрасно понимал, зачем они приехали на этот отдаленный пляж. Рядом бегал Тимофей. На этот раз его собачье сердце и душа подвели. Он ничего не чувствовал. Не бегал между Женей и Томой, не хватал зубами его свободные штаны и край ее длинного сарафана, не тянул друг к другу. Просто радовался, не подозревая, что происходит. А может, потому что и не было никакой трагедии?
— Ты уверена, Том, что так надо? — спросил Женя, и не глядя на нее, запустил в сторону воды продолговатый, как яйцо камень.
— Да, Женя, — просто сказала Тамара и потрепала подбежавшего к ней Тимку.
Он радостно гавкнул, перебирая лапами, а потом прыгнул куда-то вбок и снова понесся по пляжу, как будто преследовал только ему видимую добычу.