— Получается, только проект? — задал он еще один вопрос.
— Да, только «Фамарь», — подтвердила Тамара. И еще если ты меня не уволишь, воспользовавшись правом директора, — пошутила она.
Женька улыбнулся, прищурился и посмотрел в море, где отсвечивали огоньки кораблей.
— Жень, я очень тебе благодарна. Правда. Но у тебя другой путь. Да ты и сам это понимаешь. Но от проекта я не оступлюсь, не рассчитывай. Ты еще устанешь отбиваться от моих идей, — морской прибой заглушил смех Тамары.
В сумерках, на фоне гор виднелись два силуэта — мужской и женский. Хлопала белыми крыльями широкая юбка, трепал зубами ветер свободные штанины и сидел рядом уставший пес с умными и всё понимающими глазами.
— Останься, ну, я прошу… — сильная рука пробегает по узкой худой спине.
— Не могу, Андрюш, никак не могу… — виновато звучит голос. — И так уже опоздала.
Лёлька торопливо подбирает разбросанную у кровати одежду. Сражается с лифчиком, расправляет чуть помятое легкое платье. Кажется, на подол капнул соус. Или это шоколад? Торопливо проходится по волосам расческой, косясь в отражение мужчины в зеркале. Он лежит неподвижно на простынях и даже не делает попыток ее проводить. Обиделся. Надо что-то решать. Босоножки не застегиваются, где эта чертова дырка? Глеб по-прежнему делает вид, что ничего не происходит, но ей становится всё сложнее скрывать свои поездки и переписку в телефоне. Запуталась. На днях чуть Глеба не назвала Андреем. А позавчера, целуя еще влажную после любви, кожу Андрея, пробормотала: как я тебя, Глебушка, люблю… Сама не поняла, как вырвалось, но только сегодня удалось вымолить прощение у Андрюши. Всё чаще и чаще он требует решить, кого она выбирает. А она не может. Пока не может. Еще один виноватый взмах ресниц и второпях захлопнутая дверь. Дома грешные глаза нужно спрятать. «Поздно? Да с Танькой забежали в кондитерскую, заболталась…»
А потом дни и ночи слились в серую муть. Ольга Ивановна тихой тенью скользила по квартире, прислушивалась к каждому звуку из комнаты сына. С укоризной смотрела на иконы слезящимися глазами, шептала один вопрос: когда? Сил нет больше ждать, когда Коленька оживет. Подходила к коричневой, оклеенной пленкой под дерево, двери, скреблась туда неслышно, как мышь.
— Коля… Коленька иди ужинать…
Тишина. Почти всегда тишина. Только изредка в ночи услышит, как хлопнет холодильник, зашуршит пакет с сыром и колбасой, а наутро в мойке останется одинокая кружка с веселым белым медведем на боку. Ну, хоть так.
Николай пожевав безвкусный, как будто картонный, бутерброд, возвращался на чуть продавленную тахту и закрывал глаза. Неизменно рисовалась картинка: салон самолета, ряды кресел, приветливая красотка-стюардесса с ярким платком на шее. Губы с красной помадой, ровные зубы, гладко причесанная головка и белоснежные перчатки, под стать лайнеру. Мельком смотрит на посадочный талон, указывает путь, как Моисей, исходивший длинный проход в самолете вдоль и поперек. Тимур тянет за собой безучастную Соню. Вот их места. Он заботливо укрывает пледом ее вечно зябнущие руки и ноги, укутывает, как тяжелобольную. Соня не возражает. Забирает у нее телефон, находит в контактах имя «Николай» и отправляет длинное сообщение. Он знает, о чем думает Соня, он может сформулировать ее мысли и передать их туда, где их всё равно не поймут. А потом самолет доставит их в Стамбул. Умчит подальше от триггеров, которые вызывают лишь слезы и истерики, прочь от серых давящих зданий, следом за солнцем. Оно поможет — исцелит, согреет, высушит влагу, это лучше, чем клиника рядом с мрачными елями, которые даже летом выглядят зловеще. Тимур гладит Соню по щеке, прижимает к себе ее голову, целует в русые поблекшие волосы. Она снова притворяется спящей.
Вот что видит Николай в своем воображении после того, как получил от Сони долгий текст, как кинжал, перерезающий артерию, питающую его жизнью. А ведь сначала Соня просто невинно попросила его оставить ее ненадолго одну.
— Всего на пару деньков, Коленька. Мне нужно собраться с мыслями.
Но когда он вернулся, ее в квартире уже не было. Метался, звонил, искал, пугался номеров телефона морга и сводок полиции. А потом пришло сообщение, и с тех пор в голове темно-синие ряды кресел и табличка, на которой перечеркнута сигарета и две электронные руки тянут друг к другу ремень безопасности.
Однажды не выдержал вздохов матери и гнетущего препарирования собственной души, собрался и поехал в дом, где был счастлив двадцать лет жизни. Квартира встретила его угрюмой тишиной. Она купалась в светлых сумерках, а через коридор бежал золотисто-красный луч заката, но в лицо Николаю неприязненно дохнули ледяным сдержанным «что еще понадобилось?»