Я видел, как у Светланы Григорьевны схлопнулся рот и она стала похожа на рыбину, вытащенную из воды. Наверное, что-то в ней умерло. Наверное, я в ней что-то убил.
И как с этим жить?
— Ст-транно, — произнес я вслух.
— И не говорите, — согласилась Вероника Сергеевна. — И все же надо сходить. Может быть, у нее сердце прихватило.
Она шагнула к двери в кабинет. Оглянулась.
— Николай?
— Д-да, — сказал я. — С-сходите.
— Хорошо, — Вероника Сергеевна становилась намного увереннее, когда ее кто-либо поддерживал. — Светлана Григорьевна?
Коротко постучав, она вошла, закрыв дверь за собой.
Из коридора, будто испуганная мышка, выглянула Рита.
— Что случилось?
— Ч-чудеса, — сказал я.
Рита на цыпочках подбежала к моему столу.
— На вас орала?
Я кивнул.
В Ритиных глазах плеснулось негодование.
— Вот гадина! — произнесла она с чувством. — И как такие живут еще? Ничего ей не делается…
— Отк-куда ты зн-наешь? — возразил я.
— Что?
— Что н-не делается?
— Будто не видно! Если бы…
Она, недоговорив, бросилась к запиликавшему телефону. Только рукой махнула напоследок.
Если бы… Я подтянул к себе клавиатуру. А что мы вообще знаем об окружающих нас людях? О тех, с кем живем? С кем растем? Кого любим или ненавидим?
Ничего.
Мы фиксируем только возрастные изменения. Физические, видимые глазу. Если бы Светлану Григорьевну перекособочило, то тогда Рита знала бы — ага, отливаются ее слезы.
А движения души?
Вот ведь глупый вопрос: есть ли у Светланы Григорьевны душа?
Монитор высветил заставку.
Я уставился в нее, в бегущие полоски загрузки системы. Можно ли предполагать душу у человека, который не думает о других? Который каждый раз заходится криком? Человек ли это? Не внешне, внутренне? Не зомби ли?
На монитор вывалились значки рабочего стола, но я не пошевелился.
Мысли мои скакали галопом. Я думал об отце, о матери. Я не знал их, я не знаю их сейчас. Кто они? Бросивший меня, исчезнувший из жизни отец. Мама, ради меня пожертвовашая всем, чем можно — годами, подругами, собственным счастьем.
Мне страшно разбираться в их желаниях. Я вырос. Я боюсь, что не пойму их, а хуже — обнаружу полное свое равнодушие к тому, что их волновало, волнует, составляет их будущее.
Я люблю маму, но ее опека…
Как мне это принять, если отторжение уже инстинктивно? И почему она не делает ни одного шага навстречу? Мне двадцать девять…
Все, все. Работать.
Я с силой потер ладонями лицо.
— Николай!
Хлопнула дверь.
Вероника Сергеевна, появившись, уставилась на меня, словно впервые увидела. Наверное, по ее мнению я должен был рассыпаться на атомы. На кремовой блузке у плеча темнело пятно.
— Николай, что вы с ней сделали?
— Н-ничего.
Противный холодок возник в солнечном сплетении. Действительно ведь ничего не сделал. Даже не желал, как Рита. Вернее, вспоминая, желал…
Тишины?
— Она там… — Вероника Сергеевна вздохнула. — В общем, она попросила вас уйти.
— Я уволен? — Голос мой предательски истончился.
Вероника Сергеевна прошла между столами и опустилась в свое кресло.
— Какие глупости! Вовсе вы не уволены, — она наклонилась ко мне, придержав за рукав. Зашептала: — Стыдно ей, Николай, перед вами, понимаете?
Серо-зеленые глаза на ухоженном лице, не мигая, выжидательно, смотрели на меня. Я поймал себя на том, что мну брюки на коленях. Ни дать ни взять провинившийся мальчишка.
Стыдно… Я-то понимаю.
— А з-завтра?
— А завтра приходите, мой мальчик, — обрадовалась моей понятливости Вероника Сергеевна. — Как ваши ноги?
— Н-ноги? — Я только сейчас вспомнил про свои окаменевшие икры. — Вроде н-ничего.
— Дойдете?
Я пожал плечами.
— П-попроб-б-б…
Меня опять заклинило. Второй раз за день. Бэ-бэ-бэ. Бу-бу-бу. Слово бултыхалось в горле дурным остатком…бую… Всего-то сказать. Но нет, нам бы помучаться. Вероника Сергеевна ждала с кривой неловкой улыбкой. Ей, наверное, думалось: о, господи!
— Изв-вините…
Смиряя горло, я занялся компьютером. Выключить? Выключить. Вот и поработали. Системный блок взвыл и заглох. Потемневний экран монитора отразил мою смутную тощую фигуру.
И куда теперь? Домой?
— Ну, что? — показалась Рита.
Точнее, показалась всего лишь половинка Риты — одна нога, одна рука, борт делового пиджачка, пол-лица. Все остальное опасливо спряталось за стеной.