Выбрать главу

Я был такой дурак.

"Я раньше тоже боялся, — сказал Виктор Валерьевич. — Знаешь чего?"

Он отошел к окну, мимоходом качнув головой заглянувшей в комнату маме. Фигура его застыла на фоне вечерней уличной мглы — неестественно прямая, напряженная спина, седой затылок, пятно отраженного в стекле лица.

Сейчас я думаю, ему очень трудно было делиться со мной своим страхом. Я, ребенок, мог его не понять. Но он себя переборол.

"Года три назад, еще до тебя, — очень тихо начал Виктор Валерьевич, — у меня умер сын. Ему было сорок девять, но он умер".

Он обернулся, грустно улыбнувшись, пожал плечами. Мол, чего не бывает.

"А я, когда кто-то рядом… Обычно думаешь, все там будем. И живешь себе дальше… Сейчас. Я постараюсь почетче… — он вздохнул. — А тут я вдруг почувствовал, что в любой момент и сам могу умереть. В любую секунду. И все, Колька, и весь привычный мир пропадет. Меня из него изымут. Был я — и нету. Так просто. Как я испугался!"

Виктор Валерьевич, наклонившись, заглянул в глаза своему отражению.

"И чт-то?" — шепотом спросил я.

"Это очень противное чувство. Кажется, что внутри тебя поселилась постоянная дрожь. Какое-то насмерть перепуганное существо-желе. Я умру, я умру, я умру, — твердило оно все время. Боже мой, я умру! И дрожало каждой клеточкой…"

Он вдруг дернулся, резко вобрав шею в плечи. Мне подумалось, что это встрепенулось то самое существо внутри его. Желе.

"А потом, — сказал Усомский, — я решил, что страх надо подпустить очень близко к себе. Совсем близко. Вплотную. По старой дружбе один приятель открыл мне морг. Я разделся, лег на свободный стол, накрылся простыней, приятель выключил свет. Я подумал, вот так я и буду лежать. В тишине. В холоде. Среди таких же… — Виктор Валерьевич ладонью накрыл отраженное лицо. — А потом я уснул. Странно, да? В морге… И во сне я понял… Вещь-то совсем простая оказалась…"

Он подышал на стекло и нарисовал пальцем смешную рожицу: кружок, а внутри глаза-точечки, рот-улыбка.

"Я понял, — Виктор Валерьевич подсел к кровати и, спросив взглядом разрешения, распрямил мне ноги, — что страх — это тоже загадка, вот как в наших с тобой детективах. Его можно разобрать на детальки, исследовать и найти, чего боится он сам".

"Ст-трах б-боится?" — не поверил я.

"Конечно, — кивнул он. Руки его мягко обхватили мне пятку. — Оказалось, мой страх очень боится порядка, мытья полов, стирки и глажки, кухарничанья, и вообще любой осмысленной работы. А еще он боится утренних бутербродов с маслом…"

Я смешливо фыркнул.

"Да-да, бутербродов с маслом, — Виктор Валерьевич перешел с пятки на икру. — Масло должно быть подтаявшее слегка, чтобы мазалось легко, ложилось на хлеб золотой дорожкой… Ах, — он причмокнул ртом, — такая вкуснотища… Мой страх боится, когда я чему-то радуюсь. И твой страх, наверное, тоже. А уж ежедневной работы — точно боится. И если мы смело продолжим заниматься ногами…"

Я поднялся и, прихватив Френсиса, заковылял к платформе.

Хорошо, подумал я, пусть я боюсь. Получается, я боюсь людей? Если полз от них? Или здесь тоньше?

Я покосился на толпящихся вокруг меня.

Вот вообще ничего к ним не испытываю. Немножко раздражения. Совсем чуть-чуть. И все. Мне кажется, мы находимся по разные стороны жизни. Я имею ввиду себя и остальное большинство. Я — инвалид, они — обычные человеки. Видовое сходство, и только. Рядом мы терпим друг друга с трудом. Невидимая граница проложена раз и навсегда. Во всяком случае, со мной редко кто не испытывает неловкости. Даже если пытается ее прятать.

Так что не мудрено, что во сне я пытался от них дистанцироваться. Но бояться?

Нет, подумал я, здесь что-то другое. Честно говоря, я давно уже воспринимаю людей как фон. Цветовой, серый, в основном, фон. Иногда назойливый, иногда агрессивный.

Вот смотрю я и что вижу?

Стоят погруженные в себя манекены. Беседуют роботы. Вздыхают куклы. Внутри органы, пружинки, шестеренки, папье-маше, дребезжание мысли. Балансирует на краю платформы мальчишка в куртке с вышитым на спине орлом. Внутри — бравада: вот я какой!

Но за всем этим — пустота. Серая. Мертвая.

Почему так? Может, пришло мне в голову, я боюсь, что все они могут обернуться зомби? Что они вдруг набросятся на меня?

Я кивнул себе. Опаска, конечно, есть.

Тот зомби произвел на меня впечатление. Безумие вообще производит впечатление. Ошеломляет. Парализует. Просто потому, что идет поиск приемлемой реакции. Такой же неадекватной.

А что если я боюсь стать таким же?