— Ты понимаешь, что ещё немного, и я возьму тебя прямо тут? — уперевшись ладонью в стену, просипел я, глядя в её лихорадочно блестящие глаза. Чернота зрачков затягивала, синева сгустилась и стала до невозможности яркой.
Облизнув губы, она горячо выдохнула, и я зарычал. Сгрёб её волосы, мотнул головой, наслаждаясь ею, намертво запечатывая её в себе.
— Ещё немного, — пальцы её сжались в моих волосах лицо щекотнуло жарким шёпотом, — И я буду не против.
На секунду мы застыли. Должно быть, в этот самый момент моя планета окончательно слетела с орбиты и грёбаным шариком завертелась в невесомости. Я целовал её, шарил по её спине, по упругой заднице, надеясь только, что мы успеем-таки добраться до комнаты. Слышал, как она шепчет между поцелуями неразборчивую дребедень и заводился от этого сильнее. Её итальянский был вызывающе прекрасен, сама она была вызывающе прекрасна, её изящное тело, густые волосы, руки, губы…
— Проклятье! — прохрипел, когда мы в очередной раз наткнулись на стену.
Прижал Марику к постеру старого американского вестерна, на котором ковбой с кобурой на поясе и в шляпе, одной рукой прижимал к себе девицу в лёгком ситцевом платье. Отблеск висящих по стенам бра отражался в стекле, в глазах Марики, и мне вдруг подумалось, что вот так вот, на какой-нибудь киношной афише, выглядели бы мы куда лучше, чем эти двое. Мысль эта вызвала у меня усмешку.
— Ты мне ещё за всё ответишь, понял? — прошептала она, коснувшись моего лица. Кончикам пальцев провела по скуле, по подбородку. — Ты мерзавец, Макс. Ты…
— Скотина, — подсказал я ей, прижимая к лицу её руку.
— Именно, — она высвободила и потихоньку шлёпнула меня по щеке. Прищурилась и тут же отвесила хлёсткую, обжигающую пощёчину и, не успел я опомниться, прильнула, сжала волосы и прижалась к губам. Стерва! Проклятая стерва! Но, кажется, без этой стервы мне крышка.
— И стоило оно того? — выдохнула Марика, когда мы ввалились в комнату с широкой постелью.
— Что именно? — стягивая с неё футболку, спросил я.
Пальцы мои коснулись её голой спины, прошлись по плечам. Сколько я не трогал её? Сколько времени прошло с нашей последней встречи? В сущности, всего-ничего, но мне казалось, что это было вечность назад. Дни, часы без неё превратились в мутную вечность, черноту, без начала и конца.
Марика застонала, обхватила меня за шею, целуя, пятясь назад, к постели.
— Вот это вот твоё… — выдохнула. Что она имела в виду, я нихрена не понял, да и не очень-то стремился понять. Прижал её бёдра к своим, тесно, давая почувствовать, как сильно хочу её. Потёрся о неё, нашёл пуговку и принялся расстёгивать. Нетерпеливо пробравшись под полы моей рубашки, она гладила меня по животу. Коснулась уже успевшей затянуться раны и погладила очень нежно, лаская, обрисовывая шрам.
— Я так скучала по тебе, — призналась она, на миг отстранившись, и посмотрела в глаза из-под чёрных дрожащих ресниц.
Не успел я ничего ответить, расстегнула верхние пуговицы рубашки и прижалась губами к коже. Слегка прикусила, опалила дыханием и со стоном прильнула щекой, продолжая одну за одной проталкивать пуговицы в крохотные прорези до тех пор, пока полы не оказались распахнутыми. Провела раскрытыми ладонями, царапнула ноготками и обвела кончиком языка сосок.
— Что ты делаешь?! — я сглотнул, сжимая её волосы, гладя по спине. Признание её всколыхнуло во мне бурю нежности. Смешиваясь со страстью, она топила меня в осознании, что как прежде уже никогда не будет. Что то, что я испытываю — самое настоящее из всех возможных, самое простое и откровенное. Желание обладать, желание, чтобы она принадлежала лишь мне одному, дикая ревность и столь же дикая нежность. Желание закрыть её собой от любой возможной угрозы и отдать за неё всё, включая собственную душу и собственную жизнь, если это потребуется.
— А ты разве не знаешь? — она прихватила сосок зубами и снова лизнула, погладила кончиками пальцев мой живот и резко дёрнула вниз молнию ширинки. Пуговица легко поддалась, Марика же посмотрела мне прямо в глаза и прошептала: — Не знаешь, Макс? — ладошка, нежная, узкая, скользнула в разворот.
Меня скрутило. Острое, как лезвие раскалённой бритвы возбуждение, резануло по венам, ошпарило нервы. Больше ни черта не соображая, я принялся стаскивать с неё штаны, понимая, что ещё несколько секунд, и меня просто порвёт от этого её взгляда, от её запаха, от чувственных касаний и пульсации в паху. Яйца, казалось, звенели, член стоял так, что темнело в глазах. Штаны не поддавались, и я дёрнул ещё раз. Она, блядь, специально?! Казалось, эти были ещё уже, чем джинсы, что я сдирал с неё в клубе, хотя сомневаюсь, что такое возможно в принципе.