– Что слышно о докторе Лопесе?
– Пока ничего, Ваше Величество. Но милорд убежден, что со временем он сознается.
– Я не велела пытать его – никоим образом, это известно?
– Мадам, известно – и исполнено.
Нет сил продолжать, а надо продолжать.
И смерть продолжается, и жизнь продолжается.
И вот бедный Лопес дрожал до смертного пота в стенах Тауэра, а над нами сгущались иные тучи. Солнечные дни в Теобалдсе, в парке старого Берли, застыли в воспоминаниях третной картинкой, похищенной у вечности, вставленной во время, в рамку серого неба и беспросветных дождей. Когда в сентябре наступил мой день рождения, я запретила все празднества, не до веселья нам было.
И уж конечно, не потому, что перевалило на седьмой десяток, и думать не смейте! Что значит шестьдесят лет для такой женщины, как я!
Но как веселиться, если в нашей многострадальной стране вновь неурожай? Пшеница заросла сорняками и полегла, ячмень почернел и заплесневел, вороны жирели на падали – свирепствовал ящур, деревенский люд исхудал.
Каждое воскресенье в каждой церкви слышалось одно и тоже: Domine ut quis, ut quis, Domine? Почто, Господи, почто отступил от нас, почто воспылал гневом на овцы Твоя?
Роберт неусыпно собирал сведения.
– В Лондоне зерно подорожало с семи до десяти шиллингов за бушель, Ваше Величество…
– Десять шиллингов?! Что с нами будет?
– Пятнадцать в Бристоу, восемнадцать в Шрусбери…
– Господи помилуй!
Бедняки начали умирать в начале осени. Но каждый сгинувший младенец, каждый до срока угасший старик радовал жестокосердных. Поистине никогда не были счастливее недовольные, возмутители спокойствия, смутьяны, что питаются бедствиями и недовольством. Теперь-то они обнадежились, теперь-то искали случая взбрыкнуть и сбросить нас, и я с растущим страхом чувствовала, как бразды правления ускользают из моих рук.
Ибо моль в наше государство летела не только из Рима, вскармливалась не только Римом, приносилась не только жаркими дуновениями Рима. Нет, были и свои, доморощенные скребуны и грызуны, жадные и невежественные, уверенные в себе почище иного папского прелата и самого антихриста.
А начали мои парламентарии, эта горстка самодовольных властолюбцев, назойливых болтунов! Ныне как раз была сессия, и мой лорд-хранитель печати, верный сэр Джон Пакеринг, имел с ними уйму хлопот. Во главе кучки моих лордов он пришел из палаты общин ко мне в Уайтхолл. Я кисла от скуки в своих покоях, лень было даже побренчать на вирджиналах, подсесть к играющим в карты дамам. Мой лорд занимался делом Лопеса, и мне было не до забав. Но от доклада Пакеринга у меня запылало нутро.
– Он требует что? – Я не поверила своим ушам.
– Свободы слова, мадам, согласно древним вольностям, дарованным парламенту…
– Вы сказали, Уэнтворт? Депутат от Барнстепла? Который надоедал мне своими памфлетами?
– Теперь он от Лизарда, мадам, да, Питер Уэнтворт, вольнодумец и памфлетист. У него есть сторонники.
– От Лизарда? Пятка Англии – да что там пятка, большой палец! – будет учить голову?
Какой-то дурак наставляет меня, что мне делать! Свобода слова ему, видите ли, понадобилась! Вот что происходит, когда подданные сомневаются в исключительном праве королей, поучают королеву, когда простолюдинам вбивают в голову, что и они могут править! Да если столь богохульная измена укоренится, кому будет нужна монархия? Король?
– Но в его словах нет измены. Ваше Величество, – твердил Пакеринг. – Древнее право…
– Под властью короны! Только под моей властью!
– Но подобные права…
Я топнула ногой, словно вгоняла в землю всех вольнодумцев разом.
– Я его удавлю! Передайте мастеру Уэнтворту мое почтение и пошлите его в распоряжение Тауэра – пусть наслаждается там свободой! Любой из его сторонников может отправиться с ним, если пожелает! И ни слова больше о них!
Наступила оглушительная тишина. Наконец поднял голову кузен:
– Ваши парламентарии нередко досаждают Вашему Величеству… – Смуглое лицо Ноллиса сияло пуританским огнем. (Я так и знала, что он бросится защищать эту инакомыслящую букашку, ничтожного Уэнтворта!)
– Но все же, мадам…
– Досаждают? Дело не в подлом Уэнтворте.
Сколько я царствую, они вечно подкапываются под меня! То право наследования, то замужество, потом королева Шотландская, притом постоянные вмешательства в денежные дела, в церковные…
– Но, мадам, они безотказно голосовали за все субсидии, потребные вашей милости…