И немудрено! Ведь я так тщательно нарядилась: роба золотой парчи, сплошь расшитая агатами, алмазами и жемчугами, юбка и шлейф блестящего белого атласа, огромные серебряные буфы рукавов, прозрачная серебряная кисея на плечах.
Поутру я взглянула в зеркало, с воплем швырнула его об пол и зарыдала:
– Клянусь Божьими костями, я никогда не выглядела хуже! Позовите Уорвик! Где Радклифф? Принесите… принесите…
Принесите новое лицо, без этих ужасных морщин, без ввалившихся, как у ведьмы, глаз; новые зубы вместо желтых и черных пеньков, шатающихся, как жертвы голода; новые волосы вместо редких седых косм; новую шею вместо этой утиной гузки; новую грудь, достойную ласк моего юного лорда…
– Ваше Величество никогда не выглядели привлекательнее.
Мои женщины знали свое дело и тут же к нему приступили: сперва белила густым, как побелка, слоем поверх легчайшего налета розовой краски, затем румяна на щеки, яркий кармин для губ, а поверх всего блестящая пленка яичного белка – главное, не улыбаться, чтобы она не лопнула. И завершение – парик: триумф густых рыжих локонов и завитушек, усыпанный звездочками блесток и высящийся словно Филиппов галион, – да, так-то лучше! А ведь меня ждет мой лорд – разве его любовь не делает меня краше, краше обычного?
День был пасмурный – вот-вот закапает дождик; никому из моих придворных не хотелось ехать на пристань, портить свои шелка и бархат.
Однако я решилась. Мое сердце от радости исходило слезами, нет, кровью – он вернулся, он здесь, прощай, печаль, прощайте, одинокие бессонные ночи…
Стражники распахнули большие ворота Уайтхолла, мой кортеж выехал на улицу. Я ликовала.
Выглянуло солнышко – конечно же дождя больше не будет. Солнечные лучи вспыхнули на золотой парче и, судя по приветственным возгласам, по обыкновению, зажгли толпу. О, мой добрый народ! Я любила его всем сердцем.
Однако по мере того, как мы подъезжали, я начинала разбирать слова.
– Лорд Эссекс! Хотим видеть лорда-генерала!
– Храни Господь доброго графа! Благодарение Богу, что он вернулся невредим!
– Где граф? Граф! Добрый граф!
По всей набережной, по всей Флит, до вершины Ладгейтского холма, за старым собором Святого Павла, в Ист-чипе и Бай-уорде слышалось одно и то же:
– Граф! Граф!
– Господь да хранит героя Кадиса, нашего избавителя!
– Покажите графа!
Разумеется, кое-что перепало и мне.
– Небеса благоволят Ее Величеству!
– Вот наша добрая королева Бесс!
Однако мои губы, которые произносили Благодарю тебя, мой добрый народ», были холодны, еще холоднее было на сердце. Никто не крикнул: Вспоминаю доброго короля Гарри!», никто не благословлял мое прекрасное лицо». И никто не кричал: Многие лета!», только: Лорд-генерал! Лорд-генерал! Когда мы увидим графа?!»
Он стоял на носу корабля и тянул шею, высматривая меня. Я подъехала, он спрыгнул на сходни, сбежал на берег в сопровождении роя своих спутников, схватил мою руку, прижал ко лбу, припал губами к стремени.
– О, моя сладкая королева!
Он рыдал в открытую, плакал светлыми слезами радости. А что я?
Ничего.
Я мечтала о его возвращении, молилась и плакала. Вот он здесь – радость обернулась во рту пеплом, болью, желчью.
Как я вырастила эту гадюку, которая того и гляди обернется против меня и ужалит? Кто спасет меня от многоглавого чудовища, грозы всех королей, от черни, враждебного народа, рассерженной толпы?
Сейчас она занята его великой победой над нашим давним врагом, ненавистной Испанией. Но четыре дождливых года, четыре года неурожая, – и они начнут голодать, а тогда, как сера, вспыхнут от малейшей искры…
Я хотела вернуться той же дорогой, по улицам Лондона, во главе пышной церемониальной процессии: я – на серой в яблоках кобыле, он – на черном жеребце, которого вели за мной в поводу. Но какой дурак покажет народу человека, которого любят больше меня? Раз так, вернемся по реке. Я сказалась усталой и потребовала королевскую барку.
Его возвращение зажгло меня ревностью, новости, которые он привез, подлили масла в огонь. Кузен Говард, вернувшийся вместе с ним, насилу дождался, когда сможет высказать свое негодование. Когда мой лорд утратил расположение моего доброго Чарльза?
Они сожгли меньше галионов, чем полагали вначале, стиснув зубы, докладывал Говард. Испанская угроза отодвинута, но не уничтожена.
Придется спускать с цепи моих каперов – Хоукинса, Джильберта, Фробишера, – чтобы они довершили дело, а значит – снова платить за каждый нанесенный Испании удар.
Из-за своих разногласий они упустили купеческий флот – мой лорд не послушал главнокомандующего. Покуда они телились, испанский адмирал хладнокровно распорядился поджечь корабли, лишив меня – и своего короля – примерно двадцати миллионов флоринов.