Однако не для него самого. В те дни, когда год катился к Рождеству Христову, раскручивая маховик следующего столетия, и весь мир, затаив дыхание, молился о наступлении новой эры, когда в 1600 году обновлялся век, мой лорд, подобно Лазарю, воскрес. Но что такое жизнь без любви, занятий, общества? А особенно без денег – теперь, когда мои щедроты и его кошельки истощились, кредиторы слетелись, словно стервятники на раненого зверя. Запертый в Йорк-хаузе, мой лорд гнил без употребления, а мир шел вперед без него. Я мечтала его отпустить – нужно быть извергом, чтобы держать такую птичку в клетке. Ведь простил же Господь блудного сына! Однако меня и так бранили за опасную снисходительность, и едва ли хоть один из моих лордов не обрадовался бы, увидев его в гробу, и не побежал бы босиком, приплясывая, за его катафалком.
И все же я пыталась! Словно нежная мать, я не оставляла надежды, что непутевый отпрыск наконец исправится.
Подходящее поручение, чтобы испытать одного из моих юных лордов – того, кто никогда не был его врагом и может еще стать другом.
– Передайте моему лорду в любезных выражениях следующее. Если он хотя бы выкажет раскаяние, проявит искреннее сожаление, если он решится служить мне, как я сочту нужным…
– Будет исполнено, Ваше Величество!
Юный Вильям Ноллис, раскрасневшийся от спешки, вернулся из Эссекс-хауза раньше, чем, я думала, он ушел. Я протянула ему руку для поцелуя:
– Ну, что он сказал?
Он замялся, изменился в лице, смущенно прошелся по комнате:
– Ручаюсь, милорд не в себе, и телом, и духом! Когда я пришел…
– Что он сказал?!
Ноллис упал на одно колено.
– Простите меня, мадам, – воззвал он. – Не вините за грубость его языка!
– Говорите!
Он пробормотал так тихо, что я еле разобрала слова:
– Ваше Величество, милорд Эссекс сказал:
Клянусь Богом, ее условия так же кривы, как и ее стан!»
Я улыбнулась. Почти так же кривы, мой сладкий лорд, как ваш бедный заблудший дух. Взглянула на обмершего от ужаса Ноллиса и ободряюще хохотнула:
– Ладно, сэр, посмотрим, может быть, кривая старая черепаха еще обгонит молодого зайца! Благодарю за услугу…
Жаль моего бедного лорда! Вместе с благоразумием он утратил теперь и ясность рассудка.
– Он просыпается по ночам. Ваше Величество, и страшно кричит во сне, – докладывал человек, чьему надзору я его поручила. – Трепещет за свою жизнь и ругает сэра Роберта Сесила виновником своих бед!
Господи, за что? Как мой лорд, рожденный любимцем природы и королем меж людей, отмеченный ростом, статью, лицом, мог так забыться, чтобы ревновать к горбуну, бедному пигмею, выброшенному на свет недоделанным, уродцу, чью тень облаивает каждая собака!
Ради его душевного и телесного здоровья я разрешила моему лорду вернуться в собственный дом на набережной.
– Пусть остается под надзором моих тайных советников! – предупредила я Бакхерста. – Однако я позволяю ему получать и отправлять письма, принимать гостей и начинать жизнь снова, покуда он никому не причиняет вреда.
Воспользуется ли он этим шансом, этой отсрочкой? На следующий же день, как я и ожидала, от него пришло первое письмо. Я, словно школьница, спрятала его на груди, под корсажем, и на весенней пойме у Ричмонд-парка, когда моя свита прогуливалась в отдалении, дрожащими руками развернула пергамент:
Сладчайшая королева!
Вашему всеведущему Величеству известно, что через неделю истекает срок моего откупа на продажу в Англии сладких вин. Без него я не смогу содержать себя, оплачивать кредиторов или держать голову прямо, как самый жалкий из людей.
Если б я мог рассчитывать на милостивое продление…»
От реки сильно тянуло вонью, жадные голоса дерущихся из-за корма птиц резали слух.
О мой лорд, мой корыстный пеликан! Я ждала любви, смирения, нежности, а он просит денег.
И даже не просит, а громко требует: Возобновите мои доходы, позаботьтесь о моих долгах, или я погиб!»
Я в тупом отчаянии расхаживала по берегу.
О, вы страдаете от эгоизма, мой лорд, и от неуемного аппетита. Голова шла кругом, страхи и желания вились вокруг меня, словно комары. Неужто никакой надежды?
Однако что такое любовь, если не один нескончаемый акт любви? А загубленная любовь, когда она возвращается, становится лучше прежней, сильнее, слаще. Из сильного выходит сладкое»[13], учит нас Господь устами Самсона.
Я сжала его глупое письмо в ладонях, поцеловала. Я не брошу моего Самсона львам. Я буду делать, что делала всегда: ждать, ждать и надеяться.