Расскажу, как текла былаяНаша жизнь, что былой не была.Голова ль ты моя удалая,До чего ж ты меня довела?
* * *
Эта улица мне знакома,И знаком этот низенький дом.Проводов голубая соломаОпрокинулась над окном.
Были годы тяжелых бедствий,Годы буйных, безумных сил.Вспомнил я деревенское детство,Вспомнил я деревенскую синь.
Не искал я ни славы, ни покоя,Я с тщетой этой славы знаком.А сейчас, как глаза закрою,Вижу только родительский дом.
Вижу сад в голубых накрапах,Тихо август прилег ко плетню.Держат липы в зеленых лапахПтичий гомон и щебетню.
Я любил этот дом деревянный,В бревнах теплилась грозная мощь,Наша печь как-то дико и странноЗавывала в дождливую ночь.
Голос громкий и всхлипень зычный,Как о ком-то погибшем, живом.Что он видел, верблюд кирпичный,В завывании дождевом?
Видно, видел он дальние страны,Сон другой и цветущей поры,Золотые пески АфганистанаИ стеклянную хмарь Бухары.
Ах, и я эти страны знаю.Сам немалый прошел там путь.Только ближе к родимому краюМне б хотелось теперь повернуть.
Но угасла та нежная дрема,Все истлело в дыму голубом.Мир тебе – полевая солома,Мир тебе – деревянный дом!
Папиросники
Улицы печальные,Сугробы да мороз.Сорванцы отчаянныеС лотками папирос.Грязных улиц странникиВ забаве злой игры,Все они – карманники,Веселые воры.Тех площадь – на Никитской,А этих – на Тверской.Стоят с тоскливым свистомОни там день-деньской.Снуют по всем притонамИ, улучив досуг,Читают ПинкертонаЗа кружкой пива вслух.Пускай от пива горько,Они без пива – вдрызг.Все бредят Нью-Иорком,Всех тянет в Сан-Франциск.Потом опять печальноВыходят на морозСорванцы отчаянныеС лотками папирос.
Пушкину
Мечтая о могучем дареТого, кто русской стал судьбой,Стою я на Тверском бульваре,Стою и говорю с собой.
Блондинистый, почти белесый,В легендах ставший как туман,О Александр! Ты был повеса,Как я сегодня хулиган.
Но эти милые забавыНе затемнили образ твой,И в бронзе выкованной славыТрясешь ты гордой головой.
А я стою, как пред причастьем,И говорю в ответ тебе:Я умер бы сейчас от счастья,Сподобленный такой судьбе.
Но, обреченный на гоненье,Еще я долго буду петь…Чтоб и мое степное пеньеСумело бронзой прозвенеть.
Сукин сын
Снова выплыли годы из мракаИ шумят, как ромашковый луг.Мне припомнилась нынче собака,Что была моей юности друг.
Нынче – юность моя отшумела,Как подгнивший под окнами клен,Но припомнил я девушку в белом,Для которой был пес почтальон.
Не у всякого есть свой близкий,Но она мне как песня была,Потому что мои запискиИз ошейника пса не брала.
Никогда она их не читала,И мой почерк ей был незнаком,Но о чем-то подолгу мечталаУ калины за желтым прудом.
Я страдал… Я хотел ответа…Не дождался… уехал… И вотЧерез годы… известным поэтомСнова здесь, у родимых ворот.
Та собака давно околела,Но в ту ж масть, что с отливом в синь,С лаем ливисто ошалелымМеня встрел молодой ее сын.
Мать честная! И как же схожи!Снова выплыла боль души.С этой болью я будто моложе,И хоть снова записки пиши.
Рад послушать я песню былую,Но не лай ты! Не лай! Не лай!Хочешь, пес, я тебя поцелуюЗа пробуженный в сердце май?
Поцелую, прижмусь к тебе теломИ как друга введу тебя в дом…Да, мне нравилась девушка в белом,Но теперь я люблю в голубом.
* * *
Этой грусти теперь не рассыпатьЗвонким смехом далеких лет.Отцвела моя белая липа,Отзвенел соловьиный рассвет.
Для меня было все тогда новым,Много в сердце теснилось чувств,А теперь даже нежное словоГорьким плодом срывается с уст.
И знакомые взору просторыУж не так под луной хороши.Буераки… пеньки… косогорыОбпечалили русскую ширь.
Нездоровое, хилое, низкое,Водянистая серая гладь.Это все мне родное и близкое,От чего так легко зарыдать.
Покосившаяся избенка,Плач овцы, и вдали на ветруМашет тощим хвостом лошаденка,Заглядевшись в неласковый пруд.
Это все, что зовем мы родиной,Это все, отчего на нейПьют и плачут в одно с непогодиной,Дожидаясь улыбчивых дней.
Потому никому не рассыпатьЭту грусть смехом ранних лет.Отцвела моя белая липа,Отзвенел соловьиный рассвет.
* * *
Низкий дом с голубыми ставнями,Не забыть мне тебя никогда, —Слишком были такими недавнимиОтзвучавшие в сумрак года.
До сегодня еще мне снитсяНаше поле, луга и лес,Принакрытые сереньким ситцемЭтих северных бедных небес.
Восхищаться уж я не умеюИ пропасть не хотел бы в глуши,Но, наверно, навеки имеюНежность грустную русской души.
Полюбил я седых журавлейС их курлыканьем в тощие дали,Потому что в просторах полейОни сытных хлебов не видали.
Только видели березь да цветь,Да ракитник кривой и безлистый,Да разбойные слышали свисты,От которых легко умереть.
Как бы я и хотел не любить,Все равно не могу научиться,И под этим дешевеньким ситцемТы мила мне, родимая выть.
Потому так и днями недавнимиУж не юные веют года.Низкий дом с голубыми ставнями,Не забыть мне тебя никогда.