Хью встряхнул головой, заставляя себя на время забыть об этом, и переступил с ноги на ногу, высматривая поверх голов впереди отцовский пароход. Казалось, “Келтик” запаздывал. Охваченный внезапным беспокойством, Хью сунул руку под пиджак и выудил часы из жилетного кармашка: было еще без шести минут восемь.
Хью перевел дыхание. Наверное, после “Титаника” он никогда уже не сможет доверять кораблям и морским путешествиям!
Но вот над заливом раздался гудок: юноша улыбнулся. Впервые за долгое время он будет по-настоящему рад видеть отца.
Маленький “Келтик”, казавшийся черным на фоне закатного неба, величественно причалил: многие в толпе закричали “ура”, послышались овации. Хью усмехнулся и украдкой смахнул слезу.
Пассажиров начали выпускать на берег только через пятнадцать минут. Хью уже истомился от ожидания. Но вот наконец он увидел высокую худую фигуру отца в светлом плаще с пелериной: юноша неистово замахал ему. Доктор Бертрам поспешил навстречу, и через несколько мгновений отец с сыном обнялись.
Разжав объятия, они посмотрели друг другу в лицо, словно заново оценивая.
- Папа, как я рад тебя видеть, - сказал Хью предательски дрогнувшим голосом.
Томас Бертрам улыбался, глядя на него своими серыми глазами.
- Я тоже, мой мальчик.
Доктор Бертрам был пятидесятилетним мужчиной, еще бодрым и свежим. От него Хью достались светлые волосы; в шевелюре доктора появилось уже много седины, но это было пока трудно заметить. Отец и сын были весьма похожи внешне - только от матери Хью, как и Этель, унаследовал выразительные карие глаза и более мягкие черты лица: девушек всегда привлекала его неординарная наружность. Характером же старший и младший Бертрамы очень различались.
Доктор Бертрам уже более двадцати лет занимался частной практикой в Хэмпшире. Он был врачом широкого профиля и имел собственный кабинет в портсмутской клинике; однако нередко пользовал неимущих пациентов на дому, по вечерам, за ничтожную плату или бесплатно. И в облике его, и в характере с годами все больше проступала аскетическая строгость. Доктор Бертрам всю жизнь оставался верен своему профессиональному и человеческому долгу, однако божественное для него было предметом чисто умозрительным, данью отживающей свое традиции.
Особенно после скоропостижной смерти любимой жены. Доктор, повидавший за свою карьеру столько болезней и смертей, не мог выискать в этом самом близком, самом личном случае никакой высшей справедливости: только следствие неумолимых, слепых законов природы.
Хью взглянул на багаж отца и улыбнулся со щемящим чувством: в это путешествие, конечно, он тоже захватил с собой свой медицинский чемоданчик.
- Я помогу, - сказал молодой человек, легко подхватывая черный чемодан с лекарствами и инструментами.
Они пробрались сквозь толпу, и Хью хотел вызвать кэб. Но доктор Бертрам остановил его.
- Этель написала, что ты перенес бронхит, - произнес он, остро вглядываясь в лицо сына. - Как ты себя чувствуешь сейчас?
- Хорошо, - Хью улыбнулся.
- Ты уверен?
Хью вздохнул.
- Да, отец. Прошло уже два месяца!
Они сели в коляску, и Хью велел кэбмену ехать в “Ритц-Карлтон”, как заранее решил. Пусть ему самому и не по карману проживание там, отец вполне в состоянии за себя заплатить! И доктору Бертраму не следовало до поры до времени знать о стесненных обстоятельствах сына. Не говоря уже обо всех прочих обстоятельствах…
Когда экипаж свернул на Пятую авеню, отец окликнул Хью. Молодой человек даже не заметил, что задумался.
- Я вижу, что с тобой все же что-то не так, - негромко произнес доктор Бертрам. - Но мы поговорим об этом позже.
Хью, скрепя сердце, кивнул. В глазах отца с ним всегда было “что-то не так”. И оба теперь понимали, что корень этого неприятия не в склонностях Хью. Отец никогда не сказал бы этого вслух, возможно, даже самому себе не желал признаваться, - но в глубине души он всегда считал сына виновным в главной трагедии своей жизни.
Они расплатились с кэбменом у входа в отель и поднялись в номер, который Хью забронировал для отца, - по примеру преуспевающего Гарри Кэмпа, который мог себе ни в чем не отказывать! Эти воспоминания до сих пор болезненно отзывались в нем.
Хью чуть было не удрал, неуклюже сославшись на дела, но доктор Бертрам задержал его.
- Нет, так совсем не годится! - заявил он, вглядываясь в лицо сына с растущим беспокойством, почти возмущением. - С тобой что-то происходит, Хью. Ты должен мне рассказать!
Хью взял себя в руки. В конце концов, благодаря работе журналиста, светской жизни и азартным играм он неплохо научился притворству.
- Папа, мы же не виделись больше двух месяцев, - мягко сказал он. - Я уверен, нам обоим есть что друг другу рассказать.
Доктор Бертрам улыбнулся, его лицо смягчилось.
- У меня не произошло ничего нового. Но твою историю я желал бы услышать.
Он помедлил.
- Когда тебе нужно… в редакцию? Завтра суббота.
Хью выдержал взгляд серых глаз отца - как у крестоносца, подумал он.
- У меня свободный график. Завтра я обещал быть в десять утра.
Доктор Бертрам кивнул.
- Очень хорошо. Тогда сегодня ты переночуешь со мной, и мы поужинаем. Если тебя беспокоит финансовый вопрос, - проницательно прибавил он, - я расплачусь за нас обоих.
Хью скрипнул зубами. “Начинается”, - подумал он.
Однако отец в течение вечера больше не возвращался к этой теме, и вообще почти не говорил сам, внимая рассказу Хью. Они засиделись до поздней ночи: доктор Бертрам вместе с Хью сочувствовал жертвам катастрофы и негодовал на безалаберность экипажа “Титаника”. Когда речь зашла о спасении Хью и Этель, молодой человек впервые запнулся. Он изложил доктору Бертраму ту же версию, которую сочинил для гостей Кэмпов на званом ужине и впоследствии неоднократно пересказывал знакомым в Нью-Йорке. Он умел вдохновенно лгать посторонним - однако собственному отцу…
Доктор Бертрам, тем не менее, приписал такую реакцию вполне естественному смущению юноши, не желавшего преувеличивать свое геройство.
- Я горжусь тобой, мой мальчик, - сказал он.
Хью был растроган, видя, что отец говорит искренне.
Утром Хью отправился в редакцию, где уладил свои дела и взял отпуск по случаю свадьбы сестры. Он был действительно талантливым журналистом; но косые взгляды, которые бросали на него сотрудники, вызывали в нем чувство, что он тут надолго не удержится. Возможно, ему стоит попробовать себя в художественной фотографии? Этель очень хвалила его снимки, да и в “Нью-Йорк Таймс”, когда он был на хорошем счету, их сперва оценили высоко. “Мое очередное начинание”, - с иронией подумал молодой человек.
Когда он вернулся в отель, отец пригласил его пообедать с ним в номере. За едой доктор Бертрам опять спросил сына, какие у него трудности. Сегодня он говорил гораздо более сочувственно и дружелюбно.
- Я твой отец, и всегда готов тебе помочь, - сказал он.
Хью был тронут. Он понял, что следует уйти от ответа максимально тактично.
- Есть кое-какие проблемы. Ничего криминального, - юноша рассмеялся, - но это долго рассказывать. Давай вернемся к обсуждению позже, хорошо?
Доктор Бертрам тяжело вздохнул.
- Хорошо, Хью. Но не откладывай надолго. Помни, что может оказаться слишком поздно, - предостерег он.
Хью покраснел. Отец, не иначе, вообразил, что он по-крупному проигрался в карты или еще хуже того!..
Не исключено, что доктор Бертрам не ошибался. Могло быть намного хуже.
Хью ловко перевел разговор на Этель и ее свадьбу, и настроение отца значительно улучшилось: Этель всю жизнь была для него опорой и утешением. Он спросил сына, каково его мнение о женихе сестры, и Хью постарался представить Гарри Кэмпа в наиболее выгодном свете. Хотя доктор Бертрам, как и сам Хью, никогда не питал большой приязни к американцу, отец и сын были согласны, что сейчас для Этель, возможно, это лучший вариант. Во всяком случае, они с Гарри были серьезно увлечены друг другом; и это увлечение могло со временем перерасти в любовь и счастливый брак…