Что же касается Карла (Мордехая) Маркса, он успел разглядеть во что может выродиться его учение и не преминул объявить: "Я – не марксист". Здесь уместно отметить: еврейство не раз порождало идеи или движения, которые позже или молниеносно подвергались настолько страшному извращению, что либо утрачивали следы происхождения от идеала еврейского гуманизма, либо .даже вырождались в антиеврейские погромные программы. При всей прискорбности этого факта, он не вправе отвлечь нас от стародавнего библейского занятия по отделению "зерен от плевел".
Тем менее меня не смущает упрек во всеядности. Если и допустить, что та или иная идея лжива, тот или иной автор недостаточно "праведен", – то нельзя не вспомнить: "избранничество" евреев проявляется в предрасположенности к восприятию "множества разных вещей". Как выразился один из любомудров, "лживые доктрины опасны лишь для людей ничтожных". Другими словами: то, что может показаться "всеядностью", есть неприятие "замороженной пищи", т.е. неизменных интеллектуальных рецептов. Для того же, чтобы "непогрешимый" читатель, приросший к определенному блюду, не увлекался обвинением меня в "кулинарном разврате", выгорожу себя ссылкой на откровение одного из еврейских мудрецов: "Любые рецепты, каким может следовать еврей, будь то сионизм, ортодоксия или либерализм, порождают не человека, а карикатуру на человека, причем тем более смешную, чем строже он придерживается рецептов. Существует лишь один-единственный рецепт, способный сделать еврея подлинным евреем, и, стало быть, приобщить его к полноценному существованию. Рецепт этот в том, чтобы не придерживаться рецептов".
ПРЕДИСЛОВИЕ
Я один топтал точило,
и никого из народов не
было со мною.
Исайя, 63:3
Рано или поздно в жизни каждого еврея наступает момент, когда его осеняет малопонятная мысль, что он – еврей. Иногда это выглядит как мистический акт. Беспомощный в постижении сокровенного смысла явлений, здравый смысл незаменим при поисках связи между ними; и поскольку быть евреем – это прежде всего стать им, т.е. встать в ту или иную связь с миром, – постольку здравый смысл вполне может объяснять те особые с и т у а ц и и, когда человек становится евреем. На это можно возразить что еврей – это не ситуация т.е. условное и постороннее, а национальность, т.е. безусловное и наследственное. Но еврей – это больше, чем национальность, значит, нечто другое. Исторически нация – это люди, объединенные ответственностью за участок суши, но если б хоть когда-нибудь евреи были общиной, сплоченной ответственностью за участок палестинской суши, то их название исчезло бы с земли так же быстро, как исчезает "тень орла в бескрайнем небе".
Евреи – это люди, сплоченные бессрочным договором о преданности известной системе духовных ценностей, которые воспринимаются ими как проявление Бога. Земля, обетованная евреям, это – небо, т.е. не вещь, но дух, не материя, но абстракция, не изменчивое, но постоянное; и именно предусмотренная договором преданность этой "земле" обеспечивает евреям земную вечность: народ, умеющий жить без своей земли, невозможно завоевать, как невозможно физически уничтожить идею. Те, кого зовут сегодня евреями, есть потомки простого кочевого племени, которое вопреки здравому смыслу и всем земным паттернам, не только не исчезло, но оказалось "избранным народом". Это чудо стало неминуемым именно после того, как в результате мучительных колебаний "моисеево стадо" поставило себя в особую, т.е. ненормальную ситуацию, в положение "избранности": как можно догадываться, не столько Бог избрал евреев, сколько сами евреи в дополнение к обычным законам земного бытия – подчас даже в противовес им – обязали себя к другому, особому Закону.
Грандиозность этого Закона внушала и внушает мысль о его неземном происхождении, и принятие Закона евреями было символизировано как священный до-говор между людьми и Богом, как всеобщая порука каждого перед каждым утверждать Закон не только среди своих потомков, но и по всей земле. Можно, конечно, сомневаться в том, будто эти принявшие Закон кочевники не располагали никакими предпосылками к тому, чтобы вырасти в неординарный, вечный народ. Подобные сомнения будут казаться правомерными, пока не будет ответа на вопрос – почему же именно они "услышали" Бога и дали обет утверждать на земле Закон, названный Божьим. Несомненно, между тем, другое: ситуация, в которую они себя поставили, не могла не иметь те бесконечные и сложные продолжения, которые создали действительно необычную нацию. Помимо всего, что можно было бы сказать после этого, очевидно: принятый Закон оказался чересчур уж оптимальным (не сказать бы, – неземным), и потому, дав обет утвердить его среди других, евреи, будучи, тем не менее, "людьми как все", сами не сумели его воплотить. Впрочем, верность своей миссии и вера в ее конечный успех обеспечили им соответственно вечную жизненность и изобретение надежды.