стремление.
Для тебя нетрудно догадаться, с каким огорчением у нас читали разговор чле-
на правительства с «Газетой выборчей» в конце октября. Чистый пример мышления
старого, 21 год назад.
Уже не надо разворачиваться в подробностях. Мы с Юлианкой и с друзьями не
можем дождаться, хотелось бы ноябрь и первую половину декабря вырезать из ка-
лендаря, чтобы тебя обнять уже завтра! А именно сесть за стол и наговориться.
Событий много, сюрпризов тоже. Обоих. . 33
Самое время рассказать о встречах с Александром Дубчеком.
Ни одна осень второй половины ХХ века не потрясала Восточную Евро-
пу таким числом непредсказуемостей, как на исходе 1989 года. Бурлила При-
балтика; протестуя против пакта Молотова–Риббентропа, заключенного
полвека назад, десятки тысяч людей вышли на улицы, взялись за руки, жи-
вой цепью соединили свои страны. А тут поляки первыми из восточноевро-
пейских народов поставили главой правительства человека некоммунисти-
ческих взглядов; немцы начали ломать берлинскую стену, а главы стран, чьи
войска входили в Чехословакию, признали военную операцию вмешатель-
ством в чужие внутренние дела. Пусть запоздало, но все же!
А под конец года возвращается Дубчек, почти из небытия.
Кто-то заметил, что он из тех народных любимцев, исторических сим-
волов, у которых чистые и прекрасные намерения, массам понятные, ими
поддержанные, приводят к результатам, противоположным задуманному.
При нем людей оставил страх, к нему потянулись, за ним пошли с душевным
подъемом, но что-то он недоучел, не просчитал. И все закончилось вторже-
нием войск, гонениями, эмиграцией, двадцатью годами национального уни-
жения. Одна из причин просчета, возможно, в том, что в исторической памя-
ти Дубчека и его окружения – личность Томаша Масарика, а в исторической
памяти Брежнева и окружения – личность Иосифа Сталина. В разделенном
надвое мире оба коммуниста, Брежнев и Дубчек, были по одну сторону, но
историческая память давала импульсы каждому свои.
В 1975 году к Дубчеку в Братиславу приезжал Зденек Млынарж. Они
встретились в загородном доме; Млынарж предложил Дубчеку спуститься к
лесному озеру: на воде не так опасны подслушивающие устройства. Когда
они поплыли, следившие за Дубчеком агенты столкнули в воду лодку, но
приближаться к пловцам не решились. Как мне потом расскажет Млынарж,
из лодки им закричали: «Долго еще собираетесь плавать?!» «Ничего, мы еще
молодые, а вы в лодке, чего вам?» Когда мы отплыли далеко и чуть сбавили
темп, спрашиваю Дубчека: «Саша, ты вообще-то чего хочешь?» Он говорит:
«Главное, партия должна сказать, что я не контрреволюционер и ни в чем не
виноват. Пусть меня реабилитируют, сделают хоть секретарем райкома,
остальное буду добиваться сам» 34.
Он оставался обиженным ребенком; не было для него ничего слаще,
чем милость обидчиков, готовых снова его принять в свои игры. И это в то
время, когда люди писали на фасаде домов: «У нас все театры бастуют, толь-
ко КПЧ продолжает играть…» В Болонье итальянские коммунисты привели к
гостинице, где Дубчек остановился, две тысячи человек. Толпа скандирует:
«Вива, Дубчек!» У него на глазах слезы. Он уверен, что так к нему относятся
во всем мире. И был страшно горд, когда университет в Болонье сделал его
почетным доктором наук и надел на него черную мантию. «Я не хотел его
ранить, – скажет мне Млынарж, – и не стал говорить, что в Болонье дают
звание почетного доктора всем подряд. Дали это звание и Муссолини за 25
страничек текста о Макиавелли, которые тому написали помощники. А у
Дубчека даже такого текста не было. У меня сердце сжималось смотреть, как
он стоит, одинокий и нелепый, в черной мантии, и плачет».
В начале января проездом в Карловы Вары я остановился в Праге. Мои
приятели, с Дубчеком хорошо знакомые, попросили его принять корреспон-
дента «Известий». Это было через несколько дней после его избрания пред-
седателем Федерального собрания. Почти в то же время Вацлав Гавел стал
президентом республики. Два предновогодние эти назначения (28 и 29 де-
кабря) гасят неутихавшую забастовку пражского студенчества; «бархатная
революция» завершилась без пролития крови.
Познакомиться с Дубчеком была большая честь; он вызывал симпатию,
я видел в нем мягкого, доброжелательного, артистичного человека, врож-