нее – эпизоды одного исторического процесса: общество стремится ограни-
чить или вообще ликвидировать тоталитарную сущность коммунистической
власти.
Гавел извиняется, что подзабыл русский; учил в школе, но давно не го-
ворил. Вопросы понимает, а для ответа, боится, у него не хватит слов. Ган-
зелка советует говорить по-чешски, обещая помочь перевести, если возник-
нут затруднения.
Президента волнует поездка в Москву.
– Не знаю, не знаю… Все же это будет первый разговор советского пре-
зидента с чехословацким президентом, которого никто не посадил на это ме-
сто, ни сегодняшние хозяева Кремля, ни кто-либо из их предшественников.
Это значит, что переговоры будут проходить иначе, чем прежде. Меня вызы-
вают не на ковер, как наместника колонии, я еду на встречу с Горбачевым,
как едет к президенту большой страны президент малой страны, которая
хочет установить с большой страной равноправные дружеские отношения, а
не отношения губернии или колонии с метрополией 10.
Проблема «больших» к «малых» чувствительна для чешского сознания.
Человек, от рождения гражданин империи, воспринимает мироздание
(пространство, население, природные ресурсы) не как игру исторической
судьбы или милость Божью, налагающую ответственность, но как заслужен-
ное, им лично заработанное преимущество над другими. Играя мускулами,
он не может до конца понять существ точно таких же, но которым не доста-
лось большого куска и приходится уповать на совесть сильного. Это слабые
придумали, что сильный должен быть добрым, в то время как сильный уве-
рен в заложенном свыше своем праве требовать от слабого послушания. Как
напишет Гавел о Центральной Европе, «этнос, который здесь, собственно,
никогда не мог спокойно и свободно развиваться политически, постоянно
отстаивает свою сущность, между прочим и тем, что неустанно претендует
на собственную непохожесть и болезненно реагирует на угрозу, которую для
него представляет непохожесть других» 11.
Гавел понимает беспокойства людей из-за территориальной близости
«больших». Их претензии вынуждают соседей жить в постоянном предчув-
ствии опасности. Эта тревога будет в душах до тех пор, пока существует
пусть даже один агрессивный человек, готовый прибегать к силе как к спо-
собу решения конфликтных ситуаций. В тюрьме Панкрац я слышал, что за-
ключенные давно пророчили сокамернику Гавелу пост президента, обещая
поддержать оружием и динамитом, и я спросил, так ли это.
– Это было раньше Панкраца, в тюрьме Гержманице… – улыбнулся
Гавел и повернулся к Ганзелке. – Ирко, ты пока не переводи, если я скажу
полфразы, а ты в это время будешь шептать на ухо, я забуду о чем собирался
сказать… Заключенные не раз предлагали помощь, если мы возьмемся изме-
нить режим в стране. Это слышали сидевшие со мной Иржи Динстбир и Вац-
лав Бенде. Сокамерников мы разочаровали, ответив, что такая помощь вряд
ли потребуется. Мы за мирный переход к демократии. Гавел говорит, растя-
гивая слова, делая паузы. Ищет варианты, как точнее выразить мысль.
– Обратите внимание: там, где нет тоталитарных систем (например, в
западных парламентарных демократиях), время от времени появляются
волны политического терроризма. Идея же ненасильственного перехода к
новой системе, как ни странно, дает всходы в тех странах, где была тотали-
тарная система, основанная на насилии. Как ни парадоксально, именно здесь
пробивает себе дорогу идея ненасилия. Она не нами придумана. Ее развива-
ли Ганди, Мартин Лютер Кинг, их единомышленники. Этому явлению есть
свои объяснения, и я писал о них. Тоталитарной системе свойствен сложный
бактериальный характер. Эта система сильна не только репрессивными по-
лицейскими методами, а скорее тем, что ее микробы отравляют души людей,
деморализуют их. И каким образом противостоять этим микробам, кроме
как посредством других микробов, которые проникают в тоталитарную си-
стему власти, разлагают и поражают ее. Эта точка зрения, возможно, объяс-
няет, почему в странах с тоталитарным режимом раньше всего пробивает
дорогу идея ненасилия. Насилие – не выход. Это доказывает история и прак-
тические ситуации разных народов. В том числе вторжение войск стран
Варшавского договора в Чехословакию».
Еще недавно среди чехов ходило по рукам самиздатовское издание эссе