заться сумасшедшими, называют главное завоевание системы, ее безумную
гордость – практику планирования – барьером, где можно сломать ноги, но
его нельзя преодолеть.
Человеческие отношения, продолжают авторы, наиболее глубоко и тра-
гично отмечены сталинским периодом. «Десятилетия террора и всеобщего
страха перед непостижимостью органов безопасности, долголетие чувства
бесправия и бессилия и какого-то непостижимого, но везде присутствующе-
го “подвоха”, проявляющегося в ежедневном противоречии между словами и
делами “властелинов”, оставили неизгладимые до сих пор следы на этике
личной жизни советских людей и личных взаимоотношений между ними…
Мы все знаем героизм советских людей, знаем больше в его внешнем прояв-
лении как героизм боевой или трудовой. Но это их вторичный, производный
героизм. Советский человек является героем прежде всего в своей безгра-
ничной терпеливости…» 45
Ганзелка и Зикмунд предложили концепцию преобразования общества,
предваряющую многими моментами программу горбачевской перестройки.
Они выступали против абсолютного контроля за информацией о внешнем
мире. Такой контроль сводил до минимума возможность сопоставления,
опасного для существующей системы. Плотным был фильтр и для внутрен-
ней информации. «Факты засекречивались ссылкой на то, что они могли бы
оказать услугу врагу. Главным, кто не знал и не должен был знать этой
правды, был советский народ. Это было фактическое сокрытие правды перед
собственным народом». Открытием для путешественников были глубокие
различия двух наших стран. Чешские демократические традиции уходят
корнями в гуситские времена. Стало очевидным, что политически чешский
народ был более зрелым, более опытным, более активным, чем советский.
«Это не наша заслуга. Это результат различий в столетнем развитии восточ-
ных и западных славян, не говоря уже о значительном влиянии ислама и
буддизма в азиатских частях СССР».
В СССР народ привык к тому, что притеснения шли сверху, террор при-
ходил из его собственных рядов, в то время, как чехи и словаки впервые под-
верглись террору внезапно и со стороны оккупантов в годы Второй мировой
войны. Но когда чехи тоже почувствовали на себе власть органов безопасно-
сти, они обнаружили сходство с тем, что испытывали и с чем смирились со-
ветские люди. И хотя разными были подоплека и масштабы репрессий,
«страх перед ночным стуком, произвол при толковании законов, методы за-
пугивания, боязнь честных людей высказывать критическую мысль» нано-
сили большой ущерб морально-политическому состоянию чехословацкого
общества.
Я часто представлял, как сидят за письменными столами эти два чело-
века, чьи книги открывали моему поколению окно в недоступный нам тогда
мир. В январе 1965 года я был у Мирослава Зикмунда в Готвальдове (Злине),
у Иржи Ганзелки и его жены Ганны в Праге, в их милом доме На Мичанце; мы
сидели у камина, слушали музыку: Иржи играл на органе любимого Баха; ни-
что не предвещало беды.
А под конец мая в Иркутск пришел конверт в траурной рамке. Из кон-
верта выпала подписанная Иржи Ганзелкой карточка с печальными строч-
ками:
«Сегодня мне приходится написать до сих пор самые тяжелые слова. Ганночки
уже нет в живых. Она ушла от нас на рассвете в майскую неделю так, как прожила
свои краткие 37 лет до последней минуты терпеливая, самоотверженная и муже-
ственная. И последние ее мысли принадлежали детям, родителям, самым близким, и
она заботилась о нашем будущем. Прощание с ней состоится в Страшницком доме
ритуалов в четверг 20 мая 1965 года в 9.30. А потом Ганночка будет жить только в
нас. Иржи Ганзелка.
Мы нарушим ужасную традицию говорить речи на прощание и личные соболез-
нования. Прежде всего, это касается детей, каждое слово делало бы эту тяжелую
минуту тяжелее и тяжелее. Поэтому позвольте, чтобы с Ганночкой и Иржиком я
ушел, как только дозвучит Пассакалия с-моль Баха».
Иржи, Иржи, Иржи… Я написал в Прагу письмо, пригласил Иржи отдох-
нуть с детьми на Байкале, на туристической базе в бухте Песчаной, в одном
из самых красивых мест на озере.
Письмо И.Ганзелки в Иркутск (22 июля 1965 г.)
Леня, дорогой, хорошо было посидеть с тобою над твоим письмом. О моей Ган-