чего стоило, например, Бовину, этому философу, гуляке, интеллигенту,
встроиться в партийный аппарат, жить по его законам. От аппарата зависе-
ло, в конечном счете, что будет с его служебными записками по проблемам
мировой политики. И когда его тексты попадали на стол к чуждым ему лю-
дям и увязали в трясине, исчезали бесследно, от бессилия он страдал, не по-
давая вида.
После встреч в Чиерне-над-Тисой Бовин написал еще одну записку – «К
вопросу о “крайних мерах”». Свободный и раскрепощенный бовинский ум
предложил свой анализ ситуации. Он был единственным из сотрудников ап-
парата ЦК КПСС, кто официально доказывал, что в сложившейся ситуации
применение военной силы в Чехословакии «создаст такие трудности, кото-
рые вряд ли компенсируются возможным политическим выигрышем».
До возвращения Брежнева из Крыма, 14 августа Бовин показал бумагу
Андропову, советуясь, не переслать ли ее, не теряя времени, на юг, чтобы у
Леонида Ильича было время вчитаться и подумать. «Не высовывайся!», – по-
советовал Андропов. Когда Брежнев вернулся в Москву, он принял Бовина,
выслушал его выводы. «Мы с тобой не согласны, – отрезал Брежнев. – Прин-
ципиально… А дальше так – или уходи, выходи из партии, или выполняй
принятое решение». Как потом напишет Бовин, «выходить из партии я был
не готов. Как прыжок в ничто…» 16.
Под конец лета главы дружеских партий Восточной Европы собираются
с семьями в Крыму, в окрестностях Нижней Ореанды. Меж сосновых стволов
море. Брежнев приглашает гостей, поодиночке или группой, в каменный
грот на берегу. Владислав Гомулка, Вальтер Ульбрихт, Тодор Живков, Янош
Кадар прогуливаются по аллеям, уже выговорившись друг другу и не зная,
что добавить. Ждут от Брежнева решения. Упрекают в затягивании, в слабо-
сти духа. Нетерпеливее других Гомулка и Ульбрихт, единственные, позволя-
ющие себе обращаться к Брежневу на «ты» и по имени: «Ты решай, Леня…»
Как у всех не вполне уверенных в себе людей, осознание своей ущерб-
ности обостряло обидчивость Брежнева. В письме Дубчеку от 16 августа, ко-
гда он еще колебался, принимать ли окончательное решение (он вообще из-
бегал принимать решения), Брежнев настаивает, и это было ему важней
многого другого, отстранить от должностей Кригеля, Цисаржа, Пеликана.
Казалось, для судеб Европы, по Брежневу, нет проблемы актуальнее. Но Дуб-
чек не спешит уступить, а это задевает самолюбие Брежнева болезненней,
чем мифическая угроза социализму. Его иногда притормаживало трезвое
понимание своих возможностей. По воспоминаниям Александрова-Агентова,
у Брежнева никогда не было убежденности, что он что-то знает лучше дру-
гих. «Как-то мне говорил, что самая лучшая должность – секретарь обкома:
тут по крайней мере можно все своими глазами посмотреть, руками пощу-
пать, на поле побывать и на заводе. Знаешь все, чем руководишь. А теперь на
все смотришь через бумагу. Он страдал от этого» 17.
Психиатры будут сравнивать феномен Брежнева и многих из его окру-
жения с поведенческим комплексом евнухоидов; для них болезнен любой
намек на их несостоятельность. Они становятся подозрительны, им всюду
мерещится обман. Напоминание об ущербности, даже косвенное, вызывает
демонстративные истерические вспышки. Но Брежнев позволял их себе
только в узком кругу, в отсутствие оппонентов. На переговорах в Чиерне-
над-Тисой, когда участники смотрели друг другу в глаза, Брежнев держал се-
бя в руках.
Окружение знало о слабости Брежнева; он часто впадал в сентимен-
тальность. Я сам видел, как в Улан-Баторе он вытирал слезы, когда вырос-
шие среди монголов русские люди («местные русские»), участники войны,
при нем вспоминали бои под Москвой, как в артдивизионе солдаты грели
замерзшие руки в гривах монгольских лошадей. Он слушал, и по его щекам
текли слезы.
В середине августа при очередном обсуждении чехословацкой пробле-
мы у Брежнева нарушилась дикция и появилась слабость; он вынужден был
прилечь на стол. По свидетельству Косыгина, сидевшего с Брежневым рядом,
он видел, как тот постепенно стал утрачивать нить разговора, «язык у него
начал заплетаться, и рука, которой он подпирал голову, стала падать». Вы-
званный в ЦК академик Е.И.Чазов нашел Брежнева лежащим в комнате от-
дыха. «Он был заторможен и неадекватен… что-то бормотал, как будто бы во
сне, пытался встать». По мнению врачей, так он реагировал на снотворное,