Маршалла» 28, поверили в социалистическую экономику, сильно ее идеали-
зируя, и переняли модель управления хозяйством, самую бюрократическую
из возможных. Москва требовала от стран Восточной Европы планировать
свое хозяйство, ни на шаг не отступая от советских стандартов. Их вынужда-
ли заполнять даже формы советского образца для отчета о приросте поголо-
вья верблюдов 29.
По признанию О.Шика, чехам-реформаторам развязала руки нашумев-
шая в СССР статья Е.Либермана в «Правде» (cентябрь, 1962). Пусть предло-
жения, в ней изложенные, «cущественно отставали» 30 от тогдашних праж-
ских разработок, эта публикация легализовала в обеих странах диспуты и
зарождала надежды на возможность радикальных реформ. Чехи осознали
бессмысленность попыток повышать дисциплину труда без безработицы.
Новотный тоже это понимал, но боялся реакции Кремля на слова-
раздражители; было спокойнее, когда вместо красной тряпки «безработи-
цы» появлялось «равновесие между спросом и предложением рабочей силы»,
а вместо «реформ» значилось «совершенствование системы управления
народным хозяйством». Это была психотерапия для Брежнева. К чести Ново-
тного, он создал комиссию по экономической реформе, потребовал откры-
тых споров, взаимной критики, строго запретив единственное – вешать друг
на друга ярлыки.
Для работы ничего другого не требовалось.
Я бы не касался этой темы, борения страстей внутри одной тоталитар-
ной системы, в ней трудно выделить психологический аспект. Но в дискус-
сию о реформах оказались вовлечены «Известия» и мой коллега Геннадий
Лисичкин, известный московский демократ-шестидесятник, специалист по
чехословацкой истории, один из умнейших российских экономистов. Он был
единомышленник и приятель пражских реформаторов из круга Ота Шика. В
редакции он всех поражал спокойствием, обширными познаниями и редким
в практике газетчиков собственным опытом работы на земле. Окончив эли-
тарный институт международных отношений, Лисичкин мог блистать в сто-
лицах разных стран как аналитик мировой политики и экономики, а он,
удивляя друзей, подался в российскую глубинку, стал председателем колхо-
за, одного из самых захудалых, оставался там три года, пока не поставил хо-
зяйство на ноги. Потом был дипломатом в советском посольстве в Белграде,
изучал югославский опыт хозяйствования и перечитывал чудом уцелевшие
там книги русских эмигрантов. С этим багажом он позволил себе подать го-
лос в диспутах об экономической реформе. Москва многих слушала, но к не-
многим прислушивалась.
К Лисичкину прислушивалась.
В канун 1968 года советских и чехословацких экономистов объединяло
общее понимание абсурдной ситуации, когда в угоду идеологическим дог-
мам они вынуждены были строить концепции, которые под конец жизни от-
вергали сами классики марксизма. Они успели осознать, что призрак комму-
низма, бродящего по Европе, оказался иллюзорным, и хоронить капитализм
было рановато. В одной из своих работ Лисичкин приведет горькое призна-
ние Энгельса: «История показала, что и мы, и все мыслящие подобно нам
были не правы. Она ясно показала, что состояние экономического развития
Европейского континента в то время далеко еще не было настолько зрелым,
чтобы устранить капиталистический способ производства», что капитали-
стическая основа, на которой происходило его развитие, «обладала еще
очень большой способностью к расширению» 31.
Экономисты обеих стран, прекрасно друг друга понимавшие, устраива-
ли дискуссии, оттачивали формулировки, пугая власти, особенно в Москве,
непривычной в казенной партийной атмосфере раскованностью и способно-
стью говорить без оглядки. Они устали держать постоянно в узде свои мыс-
ли, повторять навязанные им формулы. Им больше не хотелось видеть в по-
нятии «социализм» звуковую оболочку без конкретного содержания, некий
тайный шифр, мало понятный даже тем, кто его повторяет через слово. Они
искали в понятии сокровенный, обнадеживающий, человечный смысл. В
большинстве своем это были сильные и эрудированные личности, склонные
к дискуссиям, лояльные к другим точкам зрения, готовые к ним прислу-
шаться, если они помогают найти приемлемые решения.
Чешские реформаторы сознавали, что от СССР вряд ли стоит ждать
поддержки их экономических поисков. И полной неожиданностью явилась