И еще: ты мне не ответил на вопрос из письма от 31.12.03 – какая судьба тво-
их рукописей – когда будешь публиковать. Ведь ты вложил столько энергии до твоих
исследований, время спешит! Есть такие возможности без риска публиковать? –
скажи, Леня. Желаю тебе всего хорошего, береги себя, привет Неле. Мирек 3 .
Конец ХХ столетия все смешал на карте бывшей Восточной Европы. У
Москвы и раньше случались с соседями конфликты, в том числе вооружен-
ные. Но в 1950-е годы находился хоть какой-то повод применять силу. В Че-
хословакии оправданного повода не было, и забытые, казалось, представле-
ния о «русской угрозе» теперь воскресали не в одной голове. Из опасения
вызвать раздражение патрона в подвластных фактически странах, внутри
блока, об этом не говорили вслух, но последствия были ожидаемы. Едва за-
мерцала возможность, прибалты, венгры, поляки, чехи, словаки, румыны,
болгары с облегчением устремились в европейские политические и военные
союзы. Массовость и поспешность бегства из одного блока в другой выдава-
ла их общий страх упустить момент, опоздать вырваться, уйти.
У чешских политиков, традиционно осторожных, любой напряженности
избегающих, не было симпатий к альянсам, будь то Североатлантический
пакт или Варшавский договор, оба военных союза чужды их национальному
чувству. Но когда в 1999 году Чехия, не считаясь с российским неудоволь-
ствием, передоверила свою безопасность коллективным силам Европы, ре-
шение поддержало больше половины (60 процентов) населения. Как ни
обидно это признать, но в массовом сознании, еще недавно абсолютно про-
российском, они теперь уходили не «куда», а от «кого».
Можно сколько угодно изощряться в поисках неких скрытых мотивов,
упрекать неблагодарных чешских политиков, но чехи знают, и мы сами зна-
ем, что решающим для народа аргументом был застрявший в исторической
памяти 1968-й год.
Массовый побег из зоны оказался удачным не только для вырвавшихся,
их не вернули, он оказался поучительным для нас самих, граждан России, те-
перь имеющих возможность осознать, как ненадежен и зыбок любой искус-
ственный монолит, при первых же нагрузках распадающийся.
Картина, разумеется, упрощена, не передает накала и драматизма со-
бытий, когда страны, для Москвы «братские», едва представилась возмож-
ность, стали торопливо покидать военный союз и державу, которая в них
вкладывала, что могла, иногда в ущерб себе. Беглецы это помнили, были
благодарны, но уже никакая сила не могла их остановить. Европа им виде-
лась желанным берегом, где может вернуться к ним ощущение, в их судьбе
важнейшее, большой страной не пережитое и ей непонятное: ощущение, что
есть на свете уважительный к ним мир, где – по словам Томаша Масарика –
«что ни Чех, то Человек» 4. Этого, по их признаниям, им не хватало под па-
тронатом СССР.
Первого мая 2004 года Вацлавская, Староместская, все площади Праги
ликовали по случаю вступления Чехии в Европейский Союз, а самые нетер-
пеливые ринулись на своих машинах к границе с Германией и Австрией, что-
бы пересечь их без паспортов и убедиться, что им теперь открыта вся Европа
(их тогда вернули обратно, не все еще было готово для свободного, в любом
месте, пересечения границ); люди радовались самой возможности ощутить
себя в семье европейских народов с населением под полмиллиарда человек.
Теперь на зеленом поле Европы два основных игрока – Евросоюз и Россия.
Было начало августа 2007 года, когда мы с Нелей приехали в Прагу и
вечером гуляли по Вацлавской площади. Не доходя до памятника Святому
Вацлаву, примкнули к группе английских туристов, их вела пожилая чешка-
экскурсовод. У фотографий Яна Палаха и Яна Заица, где всегда цветы и го-
рящие свечи, она говорила о русских танках и двадцати годах оккупации, и
по ее горечи видно было, что слова у нее не заимствованы из путеводителя, а
подсказаны собственными чувствами. Когда женщина повела группу даль-
ше, я пошел с ней рядом, мы разговорились. Говорит, училась в Союзе, но уже
лет сорок там не была. «Знаете, я понимаю, что сегодняшняя Россия уже не
СССР, а совсем другое государство. Но для моей памяти, простите, разницы
нет».
Эти слова я вспоминал, думая о том, как разошлось чешское общество в
спорах, нужно ли разрешать американцам создавать в Восточной Европе си-
стему противоракетной обороны и к юго-западу от Праги строить радиоло-
кационную станцию слежения, способную просматривать территорию Рос-
сии до Урала. Все смутилось в чешских душах. Они успели поверить, что
больше нет для них российской угрозы, и чужая военная база только уязвля-
ет их национальное чувство, и рискованно снова испытывать выдержку Рос-
сии: в случае угрозы от радара намечается перенацелить российские ракет-
ные комплексы на станцию слежения в Чехии. А зачем малому народу быть
жертвой несговорчивости двух держав? Чехи протестуют против намерения
своих властей и требуют референдума. Очевидно общее желание предупре-
дить беду, даже если ее вероятность мала. «Мы в своей истории довольно
настрадались, дайте нам привыкнуть к покою…» – вот лейтмотив бесед с че-
хами, начинающими жить по своей воле.
Эмоции могут охватывать толпу, толпа способна возбудить массы. Но
не с них спрос за безопасность государства. На то есть горстка лидеров, что-
бы по воле народа, им доверивших власть, быть мудрыми в мыслях и про-
фессиональными в делах. Когда природа возможного конфликта неясна, а
ракетное нападение с любой стороны возможно, кажется логичным участво-
вать в системе, обещающей себе и своим соседям безопасность. Тем более
если чешская станция слежения и польская ракетная база в связке станут
звеном будущих международных систем безопасности.
В Праге чешский коллега вызвался прогуляться со мной по улице На
Поржичи от отеля «Атлантик» до станции метро Флоренс, к центральному
автовокзалу. Мы с женой собирались на пару дней к Мирославу Зикмунду, и
я шел взять билеты до Злина. Коллега был родом из тех мест, где намечают
строить станцию слежения, и мы весь путь говорили о радаре, посчитаются
или не посчитаются чешские власти с неудовольствием России. Когда подхо-
дили к автовокзалу, приятель остановился:
– Не знаю, опасаться ли нам иранцев или северных корейцев, но ты
должен знать, кто дал нам повод подумать об американской станции слеже-
ния или о чем-то другом, предупреждающем об опасности. От политиков
правды не жди, а я тебе скажу, когда эта мысль в мою голову пришла первый
раз. В августе шестьдесят восьмого, когда двое моих детей проснулись от
грохота под окнами. Тебе это трудно понять. В стекла бил ослепительный
свет. Дети прижимались ко мне и плакали. По ночной улице шли ваши танки.
Тогда я подумал, что этот кошмар не должен повториться. Ты скажешь, вы
теперь другая страна. Но чтобы все-все забыть, нужно время.
Утром 9 августа мы с Нелей едем автобусом в Злин к Мирославу Зик-
мунду. По дороге мне вспоминается разговор в их «Татре», в сибирской тайге
в 1964 году.
– Иржи, – спрашивал я, – что тебе больше всего нравится в Миреке? Без
какой черты нельзя его себе представить?
– Великая систематичность. Он увлеченно работает, забыв обо всем. А
после работы может обо всем забыть, стать душой общества, развлекать
друзей. Я так не могу.
– Иржи, ты когда-нибудь кривил душой?
– Никогда, если это сделаешь раз, уже пропал духовно. Я могу смотреть
каждому в глаза, ни за какую строчку мне не стыдно. Бывало, где-то смолчал,