Язык, которым мы мыслим весь этот мир и самих себя, обладает одним фундаментальным свойством: мы всегда находимся внутри этого языка и не способны выйти за его пределы. Речь в данном случае идет не о психофизической проблеме между материей и духом (о которой поговорим в отдельной статье о нейролингвистике), а о собственных границах языка. Математически это выражается в том, что невозможно дойти до конца бесконечности (бесконечно большой или бесконечно малой), хотя математики и придумали теорию кардиналов, но получилась глупость, состоящая из череды бесконечностей. Чему равна бесконечность в бесконечной степени? Какой-то новой бесконечности? Но это не приближает нас к границе языка. Континуум-гипотеза Кантора (к ней мы еще вернемся в статье о природе времени) упирается именно в эту языковую границу. Можно сказать иначе. Язык (Logos) тождественен Вселенной. То, что физики называют глобальным горизонтом Вселенной, включая сюда и сингулярность Большого взрыва как нулевую точку отсчета, есть граница этого Языка. Невозможно даже мысленно выйти за горизонт нашей Вселенной, как из дома, чтобы взглянуть на нее «снаружи». Снаружи никакой Вселенной нет. Именно поэтому многим из нас так не нравится теория Большого взрыва, которая как будто предполагает пространственно-временной порог, за которым есть еще что-то. Не нравилась она и блаженному Августину. «Зачем спрашивать, что было тогда, до сотворения мира? Когда не было мира, не было и тогда!» - заявлял этот богослов.
Чтобы избежать в дальнейшем какой-либо терминологической путаницы, необходимо принять (по крайней мере в рамках этой книги) следующее соглашение: Оно есть самосознание, осознающее себя как личность. Именно Оно и есть то, что принято называть своим «я» (в кавычках), за которым по всей западной философии и психологии тянется синонимический шлейф: сознание, душа, эго, разум, индивид, личность и т.д. Итак, все начинается с невероятного акта рождения самосознания-души из… ничего, поскольку Сознание находится вне языка и в этом смысле есть безымянное ничто, абсолютное небытие для нас. Имеется младенец, который родил себя сам. Этот младенец родил весь мир, и совершенно естественно то, что он воспринимает этот мир как продолжение самого себя, как продукт собственного автономного самосознания. Мир рождается как миф, и по-другому он родиться не может (и разве теория Большого взрыва чем-то отличается от мифа о рождении космогонического божества?)
Самосознание рождается, как и Вселенная в современной космологической модели, – из сингулярности, т.е. из ничего. Поэтическим выражение этого эгоцентризма может служить строка В. Ходасевича: «Есть я! Все остальные – подделки». В западной философии этот тезис относится к солипсизму (лат. solus ipse – единственно сам). Д. Деннет по этому поводу пишет: «Насколько нам известно, никто долго не придерживается солипсизма всерьез, но он ставит важную проблему: если мы знаем, что солипсизм – это глупость, если мы знаем, что и у других есть сознание, то откуда мы это знаем?» Глупость солипсизма заключается лишь в том, что именно мы считаем своим «я». Поскольку в западной философии Сознание никогда не отделялось от самосознания, то и выводы этой доктрины оказываются абсурдными. Но ведь недаром она приходит всем нам на ум. В этой интуитивной догадке хранится наше неявное знание. И удивительнее всего то, что приведенная строка Ходасевича является совершенно истиной: «Есть Я (Сознание)! Все остальные Оно (самосознания) – подделки».
Когда ребенок перестанет смешивать себя с этим миром, поняв, что другие самосознание совершенно независимы от него и являются точно такими же владельцами этого мира, он задается тем самым потрясающим вопросом: «Кто есть я? И почему я – это я, а не кто-то другой?» Иногда он обращается с этой загадкой к своим мудрым родителям, которые произвели его на свет. Но, увы, эти творцы ребенка не могут объяснить ему природу уникальности его души (кроме отсылки к богу, которая всегда оказывается уместной при отсутствии более точного знания). Тут уместно процитировать Г. Райла: «Местоимения вроде "ты" или "они" не несут в себе ничего таинственного, тогда как в «я» чувствуется тайна. Таинственность эта связана с тем, что чем более ребенок старается ткнуть пальцем в то, что обозначается словом «я», тем менее это у него получается. Удается схватить только фалду его сюртука, а само Я всегда ускользает. Как тень от собственной головы, Я никак не дает через себя перепрыгнуть. И при этом Я никогда не убегает далеко; а иногда даже кажется, что оно вообще не опережает своего преследователя. Ему удается стать неуловимым, расположившись внутри самих мускулов своего преследователя. Оно оказывается столь близким, что его даже не ухватишь рукой».