Наконец Бен понял, что должен начать разговор.
С трудом подавляя желание отвести взгляд, он спросил:
— Что случилось с тобой? Кто задал тебе такую трепку?
Последовало молчание, долгое, как сама война. Потом парень произнес: — Это длинная история, Бен. И довольно противная. Ты уверен, что хочешь узнать?
Бен откинулся на спинку стула и еще дальше, пока не оперся вместе с ней о стену.
— У меня есть время — сколько угодно…
— …и все мужчины, которые нужны нам, солдат. Пока ты и твои товарищи не поймете, что потерпите поражение в этой стране.
Он сидел на земле со связанными за спиной руками возле ствола обломанного дерева, оставшегося без кроны, но цеплявшегося за землю бесполезными корнями. Он смотрел, как занимается заря. За спиной у него, он знал это, сидел точно так же связанный его товарищ, который уже давно не двигался и ничего не говорил. Может, удалось уснуть. А может, мертв. И то и другое возможно. Уже два дня держали их тут. Два дня почти без еды и без сна, потому что уснуть не давали боль в запястьях и судороги в ягодицах. Сейчас он хотел пить и есть, пропитанная потом и грязью одежда липла к телу.
Человек с красной повязкой на голове наклонился и помахал перед ним, словно гипнотизируя, пластиковыми удостоверениями личности. Потом принялся рассматривать их — как бы для того, чтобы еще раз прочитать имена, хотя прекрасно их помнил.
— Уэнделл Джонсон и Мэтт Кори. Что делают эти два отважных американских солдата тут, на рисовом поле? Не нашли более интересного занятия у себя дома?
Не нашли! Скажешь тоже, дерьмо собачье!
Он прокричал это лишь мысленно, потому что уже изведал на собственной шкуре, чего стоит у этих людей каждое произнесенное вслух слово.
Партизан — худощавый человек неопределенного возраста, с маленькими, глубоко посаженными глазами, чуть выше среднего роста — говорил на хорошем английском, подпорченном лишь гортанным произношением.
Прошло уже какое-то время
сколько?
с тех пор, как его взвод уничтожила внезапная атака вьетконговцев. Погибли все, кроме них двоих. И сразу же начались тяжелые испытания — бесконечные перемещения, комары, изнурительные переходы, когда лишь огромным усилием воли давался каждый следующий шаг, еще один, еще…
И побои.
Время от времени им встречались военные группировки. Люди с совершенно одинаковыми лицами везли оружие и боеприпасы на велосипедах по тропинкам, почти неразличимым среди буйной растительности.
Это были единственные моменты облегчения
Куда нас ведут, Мэтт?
Не знаю.
Как по-твоему, где мы?
Понятия не имею, но выкрутимся, Уэн, не волнуйся.
и отдыха.
Вода, благословенная вода, которая льется всюду, стоит лишь повернуть кран, здесь, на этой земле, превращалась в райское блаженство, и тюремщики отцеживали ее с садистским наслаждением.
Человек с красной повязкой не ждал ответа. Знал, что не получит.
— Мне очень жаль, что твои товарищи погибли.
— Не верю, — вырвалось у него, и он сразу же напрягся, ожидая в ответ удара.
Но на лице вьетконговца появилась улыбка, и только насмешливый блеск в глазах выдавал злость. Он молча закурил сигарету. Потом ответил спокойно, голосом, звучавшим на удивление искренне:
— Ошибаешься. Мне и в самом деле хотелось бы, чтобы вы все остались живы. Все.
Он произнес это тем же тоном, каким сказал вчера: «Не беспокойся, капрал, сейчас мы вылечим тебя…’’ — после чего спокойно всадил пулю в голову Сиду Марголину, лежавшему на земле, раненому в плечо и стонавшему от боли.
Откуда-то сзади донесся скрежет радиоприемника. Появился другой партизан, намного моложе, и о чем-то быстро переговорил со своим начальником на непонятном языке этой страны, который он вряд ли когда-нибудь освоит.
Начальник снова обернулся к нему:
— Сегодняшний день обещает быть довольно веселым.
И присел перед ним на корточки, желая получше рассмотреть его.
— Ожидаем воздушный налет. Они бывают каждый день. А сегодняшний будет в нашей зоне.
И тут он понял. Одни люди шли на войну, потому что их обязали пойти. Другие считали это своим долгом. Человек с красной повязкой воевал потому, что это доставляло ему удовольствие. Когда война закончится, он, наверное, придумает новую, быть может, только свою собственную, лишь бы по-прежнему воевать.
И убивать.
При этой мысли на лице у него появилось выражение, которое вьетконговец истолковал неверно.
— Что, удивляешься, солдат? Думаешь, желтые обезьяны, чарли, как вы нас называете, не способны заниматься разведкой?