Итак, я здесь в Кандии, гляжу на свои сумасбродства и подробно обо всем тебе пишу, чтобы, видишь ли, попросить у тебя совета. Ты, хозяин, еще молод, что верно, то верно. Но ты читал старых мудрецов, и сам стал, не в обиду будь сказано, немного старообразен; так вот, мне нужен твой совет.
Стало быть, я думаю, что каждый человек пахнет по-своему: мы этого не замечаем, поскольку запахи смешиваются и не поймешь, какой твой, а какой мой. Чувствуешь только, что воняет и именно это называют „человечеством", я хочу сказать: человеческим зловонием. Есть такие, которых можно нюхать прямо, как лаванду. Мне же от этого блевать хочется. Но это другая история. Словом, я хотел сказать, отпуска я еще тормоза и помчусь в сторону этих подлых баб, нос у них влажный, как у собак, и они тотчас чуют, желает их мужчина или нет. Именно поэтому в какой бы город я ни попал, всегда найдутся две-три женщины, — чтобы гоняться за мной, даже теперь, несмотря на то, что я стал стар и гадок, как обезьяна, и плохо одет. Они отыщут мой след, суки. Благослови их Гоcподь!
Словом, прибыл я в порт Кандию вечером, уже смеркалось. Тотчас побежал по магазинам, но все были закрыты. Зашел в одну харчевню, задал корму своему мулу, сам поел, привел себя в порядок, закурил и вышел прогуляться. Я не знал ни одной живой души в городе, никто не знал меня, я был свободен. Мог свистеть, смеяться, говорить сам с собой. Купив тыквенных семечек, я грыз их и плевался, прогуливаясь. Уже зажглись фонари. Мужчины пили аперитив, женщины воз вращались домой, в воздухе пахло пудрой и туалетным мылом, жареным мясом и анисовкой. Я сказал себе: „Послушай-ка Зорба, до каких же пор ты будешь жить с трепетом в ноздрях? Не так уже много времени тебе осталось дышать, старина, давай же, дыши полной грудью!"
Вот что я говорил себе, шатаясь по знакомой тебе главной площади. Вдруг я услышал шум, музыку, барабаны и песни, навострил уши и помчался в ту сторону. Это было кабаре. Мне только этого и не хватало. Я уселся за маленький столик у самой сцены. Почему я вел себя так нескромно? Да я уже об этом говорил: ни одной знакомой души, полная свобода!
На эстраде танцевала высокая нескладеха, она трясла своими юбками, но я на нее ноль внимания. Только я заказал бутылку пива, как маленькая цыпочка усаживается рядом со мной, такая славненькая смуглянка, размалеванная так, словно штукатуркой покрыта.
„Молено с тобой посидеть, дедушка?" — спрашивает она посмеиваясь. — Мне кровь в голову ударила, так и разбирало свернуть ей шею, дурехе. Ну, я, конечно, сдержался, жалко мне ее стало, подозвал официанта.
— Шампанского! (Ты у ж: меня извини, хозяин! Я потратил твои деньги, но она так меня оскорбила, что нужно было спасать нашу честь, твою и мою, надо было поставить на колени эту соплячку! Я хорошо знал, что ты бы не оставил меня в беде в эту трудную минуту. Итак, шампанского, официант!)
Принесли шампанского, я и пирожных заказал, а потом снова шампанского. Тут парень разносит жасмин, я покупаю всю корзину и высыпаю на колени этой трусихе, осмелившейся нас оскорбить.
Пили да попивали, но, клянусь тебе, хозяин, я даже не коснулся ее. Я знаю свое дело. Когда я был молод, первым делом начинал их лапать. Теперь оке, будучи стариком, я начинаю с того, что трачу деньги, и делаю это галантно, бросаю их горстями. Женщины от таких манер с ума сходят, потаскухи, ты можешь быть горбатым или старой развалиной, безобразным, как вошь, они забывают обо всем. Эти шлюхи видят только, как сквозь пальцы текут деньги, будто из дырявого решета. Итак, я тратил направо и налево, благословит тебя Господь и воздаст тебе сторицею, хозяин, и девчонка прилипла ко мне. Она потихоньку придвигалась, прижала свою маленькую коленку к моим огромным ногам. Я же словно кусок льда, хотя весь закипел.
Именно так заставляют женщин терять голову, ты должен это знать на случай, когда тебе представится оказия чувствовать, как внутри весь горишь, но до них даже не дотрагиваешься.
Короче, уже пробило полночь. Огни стали постепенно гаснуть, кабаре закрывалось. Я вытащил пачку тысячных и расплатился, оставив официанту щедрые чаевые. Малышка так и вцепилась в меня.
— Как тебя зовут? — спросила она меня млеющим голоском.
— Дедушка! — отвечаю я, уязвленный.
Потаскушка крепко прижалась ко мне.
— Пойдем… — шепнула она, — пойдем…
Я, сжав ее руку, дал понять, что согласен, и ответил:
— Пошли, моя малышка… — голос мой совсем охрип.
В дальнейшем я был на высоте, можешь не сомневаться. Потом нас сморил сон. Когда я проснулся, должно быть, наступил полдень. Осматриваюсь и что же вижу? Чудная комнатка, очень чистая, кресла, умывальник, мыло, разные флаконы, зеркала, на стене висят пестрые платья и куча фотографий: моряки, офицеры, жандармы, танцовщицы, единственная одежда которых — сандалии. А рядом со мной в постели теплая, надушенная, растрепанная девочка.
Ах, Зорба, говорю я себе, потихоньку закрывая глаза, ты живым попал в рай. Место уж больно хорошо, ни шагу отсюда! Я тебе уже как-то говорил, хозяин, у каждого свой собственный рай. Твой рай будет набит книгами и бутылями чернил. Для другого он будет наполнен бочонками с вином, ромом и коньяком, для третьего — пачками фунтов стерлингов. Мой рай здесь: маленькая надушенная комнатка с пестрыми платьями, туалетное мыло, достаточно широкая кровать с пружинами и женщина рядом со мной.
Раскаявшийся грешник наполовину прощен. Весь день я не высунул носа наружу. Подумай, как мне здесь было хорошо. Я заказал еду в лучшей харчевне и нам принесли целое блюдо съестного. Все очень подкрепляющее: черную икру, отбивные, рыбу, сок лимона, восточные сладости. Снова занялись любовью и снова уснули. Проснулись к вечеру, оделись и отправились под руку в кабаре, где она работала.
В двух словах, чтобы не утомлять тебя болтовней, скажу, что программа эта продолжалась. Но не порть себе кровь, я занимался и нашими делами.
Время от времени я наведывался в магазины посмотреть товары. Я куплю тросы и все необходимое, можешь быть спокоен. Днем раньше, неделей позже, или даже месяцем, что от этого изменится? Как говорят, кошки в спешке делают своих котят наперекосяк. И еще: быстро делают только кошки, да слепых родят. Поэтому особо не торопись. Я жду, пока мои уши прочистятся, а рассудок придет в норму в твоих же интересах, чтобы меня не обманули. Тросы должны быть первого сорта, иначе мы погибнем. Итак, наберись чуточку терпения, хозяин, и верь мне. Главное, не беспокойся о моем здоровье. Приключения мне на пользу. За несколько дней я превратился в молодого человека двадцати лет. Во мне такая сила, что, уверяю тебя, она заставит расти новые зубы. Прежде у меня болела поясница, теперь же мое здоровье отменно. Каждое утро я разглядываю себя в зеркале и удивляюсь, почему мои волосы еще не черны, как вакса.
Ты, наверное, удивляешься, зачем я тебе пишу все это. Ты для меня вроде исповедника, и мне не стыдно признаваться тебе в своих грехах. И знаешь почему? Мне кажется, ты, словно Господь Бог, держишь в руках влажную губку и — хлоп! хлоп! — хорошо ли, плохо, но ты все стираешь. Именно это и придает мне смелости рассказывать тебе обо всем. Так что слушай дальше!
Потом у меня все пошло вверх дном, и я близок к тому, что потеряю голову. Прошу тебя, как только получишь это письмо, возьми ручку и напиши мне. Пока не получу от тебя ответа, я буду сидеть как на угольях. Думаю, что много лет прошло с тех пор, как меня вычеркнули из списков Господа Бога. Впрочем, в списках дьявола меня тоже нет. Я записан только у тебя, поэтому мне некуда больше обратиться, ваша милость. Итак, слушай внимательно то, о чем я тебе расскажу. Вот что произошло.
Вчера в деревне близ Кандии был праздник; черт меня возьми, если я знаю, какому святому он посвящен. Лола (вот уж правда, я забыл тебе ее представить) говорит мне:
— Дедушка (она снова стала звать меня дедушкой, но теперь ласкательно), я хочу пойти на праздник.
— Иди, бабушка, — говорю я ей, — иди же.
— Но я хочу пойти с тобой.
— А я не пойду, у меня много дел. Иди одна.
— Ну что же, хорошо, я тогда тоже не пойду.
Я вытаращил глаза.
— Почему же ты не пойдешь?