— Но кто же он, кто он такой, тот, кто бросает нам кости?
Зорба немного подождал и, ничего не услышав в ответ, заволновался.
— Ты ничего не говоришь, хозяин? — воскликнул он. — Если ты знаешь, скажи мне об этом, чтобы я тоже знал его имя, и не беспокойся, я быстро все улажу. Но так вот, наугад, куда, в какую сторону идти? Так и нос разбить недолго.
— Я хочу есть, — сказал я, — займись-ка кухней. Поедим сначала!
— Что, уже и одного вечера невозможно провести без того, чтобы не поесть, хозяин? Когда-то у меня был дядя монах, он в течение всей недели только пил воду и ел соль, а по воскресеньям и большим праздникам добавлял немного отрубей. Так вот, он прожил сто двадцать лет.
— Он прожил сто двадцать лет, Зорба, потому, что он верил. Он нашел своего бога, у него не было других забот. А у нас, нет бога, который бы нас накормил, поэтому разжигай огонь, там еще осталось несколько кефалей. Приготовь суп, горячий, густой, чтобы было много лука и перца, такой, как мы любим. А там видно будет.
— Что значит будет видно? — спросил со злостью Зорба. — С полным желудком все позабудется.
— Именно этого я и хочу! В этом и есть ценность пищи, Зорба. Так давай же, действуй, приготовь рыбный суп, старина, иначе наши головы расколются!
Но Зорба не пошевелился, пристально глядя на меня.
— Послушай, хозяин, — сказал он, — я знаю твои задумки. Так вот, сейчас, пока ты рассказывал, меня, как говорят, озарило.
— И какие же мои задумки, Зорба? — спросил я с любопытством.
— Ты хочешь построить монастырь, вот что! Монастырь, куда вместо монахов поместишь несколько писак, вроде твоей милости, которые будут проводить время, занимаясь бумагомарательством день и ночь. А потом, как у святых (судя по рисункам), из их уст будут выползать ленты со словами. Ну как, я угадал? Опечаленный, я склонил голову. Давнишняя юношеская мечта, широкие крылья, потерявшие свое оперение, наивные, благородные, достойные помыслы… Создать коммуну единых по духу, укрыться там с десятком товарищей — музыкантов, художников, поэтов, работать в течение целого дня и встречаться только по вечерам, есть, петь всем вместе, читать, задаваться вечными вопросами, разрушать стереотипы. Я уже выработал правила для такой коммуны. Нашлось даже подходящее помещение на перевале к югу от Афин…
— Я угадал! — сказал Зорба, очень довольный, видя, что я продолжаю молчать.
— Что ж, тогда я попрошу тебя об одном одолжении, отец игумен: в этот самый монастырь ты меня возьмешь привратником, чтобы я мог заниматься контрабандой и иногда пропускать непотребные вещи: женщин, мандолины, бутыли с водкой, жареных молочных поросят… Чтобы ты не растрачивал свою жизнь по пустякам!
Он засмеялся и быстро направился к хижине, я поспешил за ним. Он почистил рыбу, так и не разжав губ. Я принес дров и разжег огонь. Когда суп был готов, мы взяли наши ложки и стали есть прямо из кастрюли.
Мы не говорили — ни я, ни он. Будучи голодными весь день, мы с жадностью насыщались. Выпив вина, мы снова обрели веселое настроение. Зорба наконец заговорил.
— Забавно будет, если теперь сюда придет мадам Бубулина! Не хватает только ее. И тем не менее я тебе скажу, но только между нами, хозяин, я от нее изнемогаю, черт возьми!
— И тебя даже теперь не интересует, кто тебе бросил эту кость?
— Что это тебе втемяшилось, хозяин? Бери кость и не думай о руке, которая ее бросила. Есть ли у нее вкус? Есть ли на ней немного мяса? Вот и все вопросы. Все же остальное…
— Пища сотворила свое чудо! — сказал я похлопав Зорбу по плечу. — Успокоилось голодное тело? Тогда я душа, бывшая в недоумении, тоже успокоилась. Неси сантури.
Но в ту минуту, когда Зорба поднялся, стали слышны мелкие торопливые и тяжелые шаги по гальке. Волосатые ноздри Зорбы затрепетали.
— На ловца и зверь бежит! — тихо сказал Зорба, хлопнув себя по коленям. — Вот она! Собачка учуяла запах Зорбы и притащилась.
— Я ухожу, — сказал я, поднимаясь. — Это на меня может тоску навести. Пойду-ка пройдусь. Сами тут разбирайтесь.
— Доброй ночи, хозяин!
— И не забудь, Зорба! Ты ей обещал жениться, не делай из меня лжеца.
Зорба вздохнул.
— Мне снова жениться, хозяин? Как мне это надоело!
Запах туалетного мыла приближался.
— Смелее, Зорба!
Я поспешно вышел. Снаружи уже было слышно прерывистое дыхание старой русалки.
17
На заре следующего дня голос Зорбы вырвал меня из объятий сна.
— Чего ты кричишь в такую рань? Что с тобой?
— Ничего особенного, хозяин, — сказал он, набивая продуктами походную сумку. — Я привел двух мулов, поднимайся, поедем в монастырь подписывать бумаги, чтобы запустить канатную дорогу. Только одно нагоняет страх на льва: блохи. Скоро блохи будут нас жрать, хозяин!
— Почему ты обзываешь блохой бедняжку Бубулину? — сказал я, смеясь.
Но Зорба притворился глухим.
— Вперед, — сказал он, — пока солнце не поднялось слишком высоко. Мне давно очень хотелось совершить прогулку в горы, вдохнуть запах сосен. Сев верхом на мулов, мы начали подъем, ненадолго остановившись у шахты, где Зорба сделал последние распоряжения рабочим: отбивать породу в «Игуменье», прорыть желобок для воды у «Зассыхи», произвести расчистку в «Канаваро».
День сверкал, наподобие дорогого камня. По мере того как мы поднимались, наши души, очищаясь, тоже устремлялись вверх. Я лишний раз испытывал действие чистого воздуха, легкого дыхания и простора на состояние души. Пожалуй, можно было сказать, что душа — тоже живое существо с легкими и ноздрями, которому нужно много кислорода, и она тоже задыхается от пыли и одышки.
Солнце уже поднялось достаточно высоко, когда мы вступили в сосновый лес, где воздух был напоен запахом меда. Над нами шумел ветер.
В течение всего пути Зорба следил за наклоном горы. Мысленно он то тут, то там устанавливал столбы, и поднимая глаза, уже видел блестящий на солнце кабель, спускавшийся прямо к берегу. Подвешенные к канату стволы деревьев со свистом, как стрелы, устремлялись вниз.
Потирая руки, он говорил:
— Замечательное дело! Просто золотое дно. Будем монету лопатой грести и осуществим все, о чем говорили. Я смотрел на него с удивлением.
— Эй, похоже, что ты все позабыл! До того как строить наш монастырь, мы отправимся на большую гору. Как ты ее называл? Тебес?
— Тибет, Зорба, Тибет… Но только вдвоем. Женщины туда не допускаются.
— А кто тебе говорит о женщинах? Они, конечно, могут пригодиться, бедняжки, не говори о них плохо; очень пригодиться, когда у мужчины нет настоящего занятия, например, такого, как добывание угля, взятие осажденных городов, разговор с Господом Богом. Что ему остается делать в этом случае, чтобы не сдохнуть? Он пьет вино, играет в кости, ласкает женщин. И ждет… Он ждет своего часа — если он наступит. Старый грек на минуту умолк.
— Если он наступит! — повторил он с раздражением. — Хотя вполне возможно, что он не наступит никогда.
Спустя минуту он сказал:
— Так дальше не может продолжаться, хозяин, нужно чтобы земля уменьшилась или я увеличился. Иначе я погибну! Из-за сосен показался монах, рыжий, с восковым цветом лица, с засученными рукавами, на голове у него был нахлобучен круглый колпак из грубой шерсти. Он шел большими шагами, опираясь на железный посох. Увидев нас, он остановился и, подняв свой посох, спросил:
— Куда вы направляетесь, братья?
— В монастырь, — ответил Зорба, — мы хотели помолиться.
— Вернитесь назад, христиане! — крикнул монах, его выцветшие голубые глаза покраснели. — Возвращайтесь ради всего хорошего, чего я вам желаю! Это не девственный сад, монастырь — это сад сатаны. Бедность, смирение, воздержание, таков, якобы, ореол монаха. Ха! Ха! Ха! Уходите отсюда, говорю вам. Деньги, чванство, разврат! Вот она, их Святая Троица.
— Вот весельчак, хозяин, — шепнул мне Зорба с восхищением. Он обратился к монаху:
— Как тебя зовут, брат монах? — спросил он. — И каким ветром тебя сюда занесло?
— Меня зовут Захария. Я собрал свои манатки и ухожу. Ухожу отсюда, это больше невыносимо! Соблаговоли и ты сказать свое имя и откуда ты.
— Канаваро.
— Это стало невыносимо, брат Канаваро. Ночь напролет Христос стонет и мешает мне спать, я рыдаю вместе с ним. И вот игумен — гореть ему в аду на медленном огне! — позвал меня сегодня рано утром: «Послушай, Захария, дашь ты, наконец, монахам спать? Я тебя прогоню».