Если он так хочет наказать меня, почему медлит? Почему так долго ждал? Все эти месяцы, когда я, раздавленная собственной виной, ютилась тут, в пыли и забвении. Когда Алиса прикасалась к нему, а он… он…
Я всхлипнула и подняла на Эрика глаза.
– Для наказания не стоило выжидать так долго…
– Вот как?
И снова он рядом, близко. Аромат одеколона приятно щекочет ноздри, будоражит. Широкая ладонь в нескольких сантиметрах от моей – так и тянет коснуться, ведь, скорее всего, в последний раз.
– Есть несколько вариантов. Муж отрекается от жены, но она остается в племени. По факту никто из скади не посмеет больше поддержать тебя, даже слово лишнее сказать побоятся. Ты станешь тенью, которой запрещено будет почти все, в том числе, воспитывать собственного ребенка. Второй вариант – тебя изгоняют еще и из племени, и ты остаешься одна. Но ты в курсе, что печать мужа с жилы жены стереть может лишь смерть. Ты не сможешь венчаться никогда, тебя не примет ни один вождь без моего на то согласия. Ты никогда не увидишь сына…
– Это все… варианты? – хрипло спросила я. Почувствовала себя подсудимым, которому вот-вот вынесут приговор. Приговор будет страшен, отменить его нельзя – можно только отсрочить. И выбрать себе наказание.
– Не все.
Голос Эрика не смягчился. И весь он напрягся как-то, подался вперед, его лицо оказалось напротив моего – и страшно, и глаз не отвести. Легкий карамельный аромат, жар тела, который я всегда ощущала даже на расстоянии, внимание – я ведь уже отвыкла, и сейчас не знаю, что с этим делать.
– Есть еще один. Тринадцать ударов кнутом, Полина. При изготовлении в него специально вплетают тонкую проволоку, а конец венчают металлическим шариком – для усиления… ощущений. Виновную предают наказанию на глазах у всего племени. После этого ее спина заживает месяцами, и на всю жизнь на ней остаются уродливые шрамы, которые не дают забыть о предательстве. Это клеймо, пророчица. Метка. Тринадцать лиловых полос. Выдержишь это… для меня?
Тишина после этого оглушила. Шум собственного дыхания, отголоски пульса в ушах, шорох покрывала под пальцами Эрика – злость выплеснулась не только словами, тело отреагировало рефлексом, и мне показалось, Эрик мысленно уже сжимает рукоять упомянутого орудия пытки.
Я замерла, застыла от ужаса. Представила себе: крюк под потолком, витую веревку, стянувшую запястья, холодок по обнаженной спине. В последний раз глаза в глаза. И свист приближающегося к коже кнута.
А ведь Эрик не шутит. Уверена, он тоже представлял: и меня в качестве наказуемой, и скади, столпившихся вокруг, мнущихся, отводящих взгляды, и момент, когда дикое желание отплатить, выпустить боль становится непреодолимым. Вопрос этот – не риторический, и я должна ответить, смогу ли… сумею ли принять, чтобы доказать…
Что? Любовь так не доказывают! Любовь не включает в себя наказаний.
Открываю рот, чтобы возмутиться, высказать, но оттуда, вопреки желанию, выдохом вырывается короткое:
– Да.
Молчание и… Это сказала я?! Действительно я, или у меня раздвоение личности? Возможно, во мне живет тот, кто жаждет, стремится к наказанию? Впрочем, отступать и отказываться от своих слов – дурной тон.
– Если тебе от этого станет легче, то…
Эрик дослушивать не стал – резко поднялся и вышел, оставив меня один на один с окончанием предложения.
– …накажи.
Куда он пошел? Быть может, доставать из чулана кнут – тот самый, тяжелый, с металлическим шариком? Плевать! Пусть идет.
Я потянулась к тумбочке и достала ритуальный нож Херсира. Вытащила из ножен, погладила острие. Красивый. Рукоять исписана рунами, и вязь эта хранила заклинания – древние, опасные. Пока на клинке нет крови, он спит. Но внутри клокочет, живет, дышит почти бесконтрольная сила.
Кто его сделал и для кого? Наверное, Херсир мог бы ответить, но он ушел, оставив меня наедине со своей игрушкой.
– Так, все, хватит страдать! – приказала я себе и встала.
Душ, расческа и чистые джинсы поднимают настроение на раз. Вечером, пожалуй, устрою себе еще один забег. И завтра. Если конечно, смогу. Если Эрик действительно не…
Я тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли. Сунула подарок обратно в тумбочку, подошла к окну, за которым серело небо, постепенно проявляя очертания деревьев в саду. Рассвет.
Весна скоро, воздух пахнет уже иначе, и птицы поют по утрам. Жаль, что тут нет балкона, чтобы выйти, вдохнуть полной грудью, понять, что я выжила.
Жива!
Дверь распахнулась настолько резко, что я вздрогнула. Развернулась, прикрывая спину от возможного нападения. Нервы эта ночь расшатала сильно, сон усталость не снял, а лишь приглушил. Руки тряслись, и за это я себя почти ненавидела. За страх. За невозможность собраться. За чертовы сомнения, за вину, что сжирала изнутри. За нежелание исполнять волю Барта. Ведь я… Кто я? Обычный сольвейг, которого не заметили в детстве, не воспитали по законам других сольвейгов. Одиночка, прибившаяся к стае.
Я совершенно не умею принимать правильных решений. Вот и сейчас, застыла, не зная, как реагировать не неожиданный визит.
– Довольна? – зло выдохнула Алиса и сложила руки на груди.
– Что?
Я покосилась на тумбочку, в которую убрала нож. Алиса стояла к ней ближе, чем я, и странная, неконтролируемая ревность поднялась во мне. Жила натянулась, что-то побуждало броситься к сокровищу, защитить от цепких рук защитницы. Хотя бы нож, раз Эрика защитить не получилось.
Стараясь ступать медленно и плавно, я отошла от окна и сделала вид, что поправляю покрывало на кровати.
Зачем она пришла?
– Думаешь, можешь сыграть дурочку в беде, похлопать ресницами, и он к тебе вернется?
– Что… кто? Эрик?
– Эрик, Эрик, – передразнила она и решительно шагнула ко мне. А заодно и к тумбочке.
Ну уж нет, этот подарок ей так просто не достанется! Кен к ладоням потек послушно, кожа вспыхнула привычным жаром. Пусть только попробует!
– Терять не очень приятно, так? – едко продолжила она. – Но ты потеряла его, смирись.
– Послушай, Алиса…
Зуд в ладонях почти нестерпимый, вены вспухли от кена, перед глазами – белесая пелена, и я догадываюсь, что это значит. Встреча с Херсиром – не случайность, а еще один ход в многоходовке Барта. Как и то, что он отдал мне нож – ведь это тот самый, что держала Лив в видении. Вспыхнувшие письмена на лезвии, монотонный шепот. Эти голоса манят, зовут, и зову этому нельзя сопротивляться. Вокруг все белое, я тону в молоке, меня выворачивает наизнанку, и я взрываюсь брызгами чистой силы.
– Нет, это ты послушай, – перебила она и буквально вцепилась мне в плечи. Когда она успела подойти так близко? – Мне абсолютно плевать на то, что ты сольвейг, что у тебя особенный кен и глаза, как у куклы. Мне плевать, даже если ты можешь ублажить его сто одним способом в постели. Уясни одну вещь: такие мужчины, как Эрик, не прощают измен!
Абсолютная ярость. Белая. И я почти не сдерживаю ее – кен срывается с пальцев, осыпается на пол. Воняет горелым. Эта дурочка что, не чувствует? Держит… Я сама себя держу – из последних сил. Сорвусь и прибью ее ненароком. Этого Эрик мне точно не простит.
– Убери. От меня. Свои. Руки.
Слова приходится цедить сквозь зубы, и мне кажется, следующая порция кена вырвется из моих глаз – прямо в пылающее гневом лицо Алисы. Потому я закрываю глаза. Дышу. Внутри клокочет, ругается, рвется на волю заемная сила. Шумит в ушах, и я не сразу понимаю, что Алиса меня уже не держит, а сквозь ватную пелену моего безумия, в сознание проникают звуки.
– Алиса! Я задал вопрос.
Голос отвлекает. Как и горелый паркет на полу – два обугленных круга с рваными краями. Все-таки я вредитель.
– Что здесь происходит?
Схлынуло. После этого вопроса схлынуло. Пульсирует еще глубоко, в районе жилы, но я снова контролирую силу Барта. И перед глазами проясняется. В комнате уже совсем светло, утро наступило, и свет проникает внутрь сквозь широкую щель между не задернутыми шторами. У меня из груди свистящими звуками вырывается дыхание. Вдох-выдох. Сжатые кулаки. Концентрация на контроле.