В душу медленно вползает страх – осторожной, крадущейся кошкой, но гнев выжигает его вмиг. Удар – и белый кен Барта схлестывается с горящими праведным огнем щупальцами над головами замерших во дворе, не успевших спрятаться людей.
– Фига се, – сказал Глеб у меня за спиной, и я поймала изумленный взгляд Эрика. А потом потерялась.
Был лишь кен Барта и щупальца Хаука. Две стихии. Две силы. Остальное стало далеким, неважным, пустым.
Первым пришел в себя Богдан, рванул, втаскивая обмякшую Дашу на крыльцо.
– Бегите! – выкрикнул Эрик оставшимся без защиты, и они побежали. По лужам, под проливным дождем, под куполом из переплетенного нашего с Первым оружия.
Я подняла голову к небу. Красиво. Серое, клубится, бушует, льет воду, и хорошо от этого так. Задорно. Небо слышит, я говорю с ним, с грозой, и она отвечает, гремит, соглашаясь, что вся эта битва – безрассудство. Только гроза понимает. Злится. Скалится молниями, бормочет проклятия грозовыми раскатами.
“Поняла, наконец?” – звучит в голове ласковый голос Барта, и я киваю. А потом отбрасываю и это. Есть только я и небо. Больше ничего. А еще пучок щупалец Первого, от которого отделяются несколько и направляются вслед за бегущими к дому.
Все происходит медленно и быстро одновременно.
– Помоги, – шепчу я небу, и оно откликается. Рвется ровно посередине, выпуская острую молнию. Она бьет четко в Хаука, и щупальца, вздрагивая, опадают. А сам Первый валится в грязь – сначала на колени, затем заваливается набок и замирает.
Люди пробегают мимо меня, поднимаются по ступеням, втискиваются в дом, и я тут же понимаю, как их мало. От нашей армии осталась горстка. Двор усеян телами, как спелыми яблоками. Алиса там, среди этих тел, с укором смотрит застывшими глазами на Хаука.
Меня втягивают за границу защиты, Эрик обнимает, берет в ладони лицо, трет щеки. Они холодные. Мне холодно. Вроде бы… Пусто. И надежды нет.
Потому что охотник поднимается – что ему мои молнии. Что ему все молнии мира, ведь он почти бог! Он идет медленно, и его лицо кривит гримаса злости вперемешку с отвращением. Он смотрит на меня. Остальные, кажется, не интересуют Первого больше.
Он подходит так близко, что я могу рассмотреть каждую пору на его грубом, скуластом лице. Шрам уродливо пылает, заползая под темную бровь.
Он останавливается в шаге от ступеней.
– Ты умрешь в муках, – обещает мне, а затем разворачивается и уходит к саду.
Я смотрю ему в спину и думаю о том, что он прав. Теперь я точно умру.
Странно, но именно сейчас нестерпимо, до слез хочется жить.
Стемнело как-то быстро.
И тени ползли по полу, стелилась стылая мгла, обнимая холодными руками озябшие плечи.
Тьма шептала. О том, что выхода нет. О том, что все мы здесь умрем, и наши тела съедят черви, а души… Есть ли они? Есть ли в этом всем какой-то смысл?
Лидия плакала так громко, что ее рыдания были слышны из кабинета в гостиной. Последователь Гектора закрылся там с ней в надежде успокоить.
Она кричала. Звала отца в то время, как его тело осталось во дворе, в грязи. Мы оставили их там – погибших за нас. Сбежали, как предатели. Спрятались тут. Надолго ли?
Говорить боялись. Молчали, склонив головы. Самые смелые шептались, и шепот этот в пропитанной тьмой и тишиной гостиной казался неприличным.
– Что теперь будет?
– Что там было?
– Кто-то понял, что она сделала?
– Мы можем это использовать…
– Поздно!
Подоконники облепили, не сговариваясь. Смотрели сквозь стекла на остывшую непогоду и мелкий, моросящий дождь. На погибших, скорчившихся в неестественных позах. На лужи, которые заполняли пространство между телами.
Я подошла только один раз. Взглянула на Филиппа и отвернулась. Нельзя думать, что он погиб из-за меня. Нельзя…. Почему тогда думается? Что все они… Возможно, если бы я не ждала, а действовала, все сложилось бы по-другому. Я могла убедить Лив найти Хаука раньше. За стенами этого дома.
Могла. Но не сделала этого. До последнего надеялась на Гарди.
И все закончилось так, как закончилось.
К девяти приехал Тимофей, а с ним еще пять человек. Тела убрали. Увезли или же закопали где-то – не знаю. Я не спрашивала. Влад о чем-то долго говорил со своим поверенным, а затем люди уехали. И тишина снова опустилась пыльной паутиной. Опутала. Безысходностью приходящего будущего. Неотвратимостью судьбы, от которой как ни беги, все равно не убежишь. У судьбы были глаза Гарди – грустные и исполненные вселенского понимания. Правды, от которой не спрячешься.
Такой ты видел свою смерть, Первый?
Нужно быть сильной и принять то, что предначертано, сказала я себе. Принять такое трудно. Особенно после случившегося. Ощущение могущества, когда небо слушает тебя, откликается, когда небо с тобой и за тебя, пьянило. Могущественные всегда побеждают. Они не приносят себя в жертву. Не уходят вот так – тихо, незаметно.
Они живут. Светят. На них смотрят, на них равняются, их приводят в пример.
– Без Гектора нам не хватит сил удерживать защиту в таком большом доме, – сказал Эрик, когда все живущие в особняке скади собрались в гостиной – притихшие и испуганные. – Влад предложил свой дом, и завтра мы планируем большое перемещение.
Это тоже было знаком, понятным только мне и, быть может, Лив. Ее взгляд я поймала, и он был красноречивым.
Завтра все закончится.
Молчание согласных на все, лишь бы спастись, было ответом Эрику. Поникшие головы. Опущенные уголки губ. И беглые, испуганные взгляды, брошенные на стекло, за которым притаилась ночь. И Хаук.
Лидия успокоилась, сидела, уткнувшись взглядом в колени, и практически не шевелилась. Только Аделаида – молчаливая жена Филиппа – плакала. Беззвучно, обняв себя за плечи. Хегни обступили ее спину и скорбно молчали.
В другой части гостиной молчал Влад. Рассматривал каминную полку и тер пальцем медные подсвечники, будто они были волшебными лампами, из которых, если потереть, вылезет джин. И исправит то, что мы не смогли.
– Это неправильно, что она погибла, – сказала я тихо, так, чтобы никто не слышал. – Тебе нужно было спасать ее, а не меня.
Это было бы честно. И по закону.
Честность Влад не оценил. Развернулся и сверкнул на меня злым взглядом.
– Давай, ты не будешь решать, что мне делать, хорошо?
– И не претендую. Ира была мне другом, если ты забыл.
– Тут чертова туча твоих друзей. Половина гребаного дома! И те, кто остался на улице – тоже.
– Почему ты злишься? Разве я хотела, чтобы так вышло?
– Ты хочешь другого. Но от этого не легче, – бросил он через плечо и отошел от меня, будто я была виновата.
Я и была. Наверное. Но думать об этом – означало сдаться, а такой роскоши я позволить себе не могла. У меня было племя. И ответственность перед людьми.
Думать об этом было опасно, но необходимо. И если бы я тогда не испугалась собственной слабовольности и не отбросила разговор с Владом, как иные наши разговоры, в которых всегда находился какой-то смысл, все сложилось бы иначе. Но Барт не зря предупреждал, что некие события не может предсказать даже сильный провидец сольвейгов. Некие события просто случаются. Все, что мы можем, просто пережить их.
Что нас не убивает, делает сильнее.
Но что, если оно убивает?
О смерти думать было еще опаснее. К тому же, живые требовали больше внимания. Например, те, кто чуть не погиб и выжил лишь чудом.
– Где Даша? – спросила я Роберта, перехватив его на лестнице. Жрец был хмур и сосредоточен и поначалу даже не заметил меня. Провожал взглядом жену, которая колдовала над входной дверью.
– Наверху, с охотником, – бросила через плечо Лара, даже не обернувшись.
Роберт поморщился и шумно выдохнул. Постоял, что-то разглядывая у себя под ногами, затем повернулся и пошел наверх. Проверять Дашу, видимо. Она сегодня сильно выложилась, и ей не помешало бы пополнить силы.
Если бы кто-то мог в этом помочь… Теперь, когда Гектор мертв, вряд ли мы будем расходовать кен ясновидцев на восстановление хищных. Нужно держать защиту, пока она еще держится. Потом ставить новую – в другом доме.