Арендрейта в комнате не было. Возможно, он прятался в другой, может, не хотел меня смущать. Или же вовсе исчез – это его мир, он живет по его правилам.
Книга была распахнута на середине и манила чистыми листами.
Книга судеб. Там и моя есть. Интересно, ее тоже придумали? Написали сценарий, по которому я жила? Дралась, любила… Венец всего – сегодняшний день. Я сама превратилась в писателя.
Отодвинула стул, присела. Погладила шершавую, плотную бумагу. Взяла перо, но, как ни старалась, аккуратно не вышло – оставила две кривых кляксы на столе. Сам текст получилось вывести красивым, каллиграфическим почерком, я так даже в школе никогда не писала.
И сразу полегчало. В голове прояснилось, дрожь ушла. Только грудь будто расширилась, а в ней – подвешенное на невидимой нити – трепыхалось крохотное, иссушенное сердце.
Наверное, так должно быть. Наверное, так всегда бывает, когда теряешь. И это начало смирения, а со смирением обычно приходит покой.
Обычно… Если со мной так не будет, Гуди обещал помочь.
Выйдя наружу, я ощутила легкость.
Холодно только было, и ни зной, ни раскаленный песок, в который я вошла, раззувшись, холод этот унять не могли.
– Я так долго боролась, – сказала я подошедшему тихо Гуди. Мальчик молчал, будто словами боялся ранить. – Так долго шла, и вот, наконец, пришла. Что теперь делать? Зачем? И почему даже ты не можешь его вернуть? Разве Первые – не сильнее всех нас вместе взятых?
– Ты мне скажи. Ведь это ты уговорила Херсира отступить, а Эрик обманул Хаука.
– Я думаю, сильнее тот, кто не сдается.
Гуди улыбнулся и ничего не сказал. То ли я была права, то ли правду мне знать было слишком рано.
– Барт говорил, это моя миссия. Именно я должна была погибнуть, не Эрик. Ты сам писал об этом, верно? Тогда почему…
– Судьбы нет, Полина. Есть только выбор. К тому же, все мы иногда ошибаемся.
– Барт ошибся?
– Я не вижу твоего будущего. Обо всех сольвейгах знаю, о тебе – нет. Это значит, ты можешь решать. Ты, а не твое прошлое. Не твои грехи, не твои заслуги. Ты – чистый лист теперь. – Он обнял меня, отгоняя холод. Ненадолго. Пусть. – Что напишешь?
Я пожала плечами.
– Не думаю, что из меня получится хороший писатель. Поэтому я просто буду жить. – Вздохнула и отвела взгляд от очередного миража, которыми пустыня щедро делилась. На этот раз это был не Эрик. Девушка. Одетая в мешковатый балахон, она кружилась на песке, и следом за ней из ладоней вились ленты света. Еще один сольвейг, наверное. И еще одна ученица Арендрейта.
Гуди смотрел на мираж беспристрастно. Наверное, это правильно. Прошлое должно оставаться в прошлом.
– Для начала сгодится, – одобрил он мой план и взял меня за руку.
А через мгновение выдернул меня в кевейн и исчез. По-английски, не прощаясь.
Сумерки спустились на Липецк и окрестности. По крышам домов медленно стекали тени. Шумели клены, качались облепленными плодами ветки абрикосов. Пахло летом – отчаянно, резко. И напитавшаяся теплом земля щедро им делилась, согревая. Слабый июльский ветерок лениво мазал по плечам.
Я была там, откуда пришла. Откуда все началось. И это тоже, наверное, было правильно.
Кованные ворота, домофон и моргающий глаз камеры. Я нажала на кнопку звонка и сказала устало:
– Я вернулась.
Ворота тут же распахнулись, и, не успела я пройти и половины пути к дому, как меня уже встречали.
– Тебя не было три дня! – сердито сказал Влад, но в голосе злости не было ни капли. Тревога разве что. И страх.
Странно… Влад ничего не боится.
– Я видела Альрика, – поделилась честно. – А еще Арендрейта.
Влад смотрел на меня испытывающе, ожидая продолжения. За его спиной маячила Рита с округлившимся уже, выпирающим животом. Альфред говорил, у нее будет двойня. Мальчик и девочка. И вообще, жизнь сложится. Пусть так и будет.
Они ждали и смотрели на меня. Жаль, мне нечего было им сказать.
Впрочем, кое-что было. Но эти слова уже не причиняли боли – так, скребли по затянувшей раной корке.
– Он не вернется, – сказала я отчего-то шепотом и потерла озябшие плечи.
– Ты сдаешься?! – взорвался Влад. – Серьезно? Есть не только Альрик! Есть еще Херсир, в конце концов…
– Нет, – перебила я. – Он не вернется. И я не стану возвращать. Все кончено. Я устала. Спать хочу.
Влад долго молчал, хмурился и о чем-то думал. Рита ерзала сзади, будто намекая, что пора бы уже в дом, но подходить, боялась. Влад, казалось, забыл о ней, да что там – обо мне забыл. Смотрел в землю, сжимал кулаки и почти не моргал. А потом поднял на меня глаза.
– И что будешь делать теперь?
На лице маска. Как знать, что сейчас она скрыват? Пусть. Раз ему так комфортно. Я тоже не люблю, когда лезут в душу.
– Жить, – ответила я и взяла его за руку. Она оказалась на удивление теплой и мягкой. И я поймала себя на мысли, что мне нравятся его прикосновения. Возможно, это и значит начать жизнь с чистого листа. Научиться вновь радоваться мелочам. – У тебя найдется место для усталой странницы?
Он кивнул, и мы пошли в дом. Рита плелась где-то позади. Фонари лили на нас холодный сиреневый свет, от него влажный асфальт сверкал бликами, переливаясь. Жаль, я прозевала дождь. Но ничего, у меня еще будут дожди и грозы, и тогда, быть может…
– Переночуешь у себя? – уточнил Влад, и мысль, дрогнув, порвалась.
Странно, но это его “у себя” прозвучало сегодня гармонично и больше не бесило.
– Пожалуй, – согласилась я, представляя себе комнату в светлых тонах и мягкую кровать.
Влад впустил в дом Риту и закрыл за нами дверь. Ночь осталась сторожить на пороге.
Я окинула последним взглядом пустое помещение. Странно, но раньше даже предположить не могла, насколько оно большое, а теперь, когда здесь не осталось ничего – ни запыленных картин, ни кистей, ни поломанной мебели, – это место смотрелось светлым и просторным.
Жилым.
И призраки, некогда прячущиеся здесь, вынуждены были уйти. Больше им нечем было поживиться.
– Роб повесил последнюю, – вздохнув, сказала Даша. – В коридоре.
После прихода Первых она сильно изменилась. Стала жесткой, решительной. И немногословной. Наверное, роль правительницы накладывает на человека некоторый отпечаток. Хищный вживается роль, а по утрам привыкает надевать маски.
Все мы их носили.
Но не здесь. Здесь Даша менялась. Смягчался тон голоса, руки прятались в карманы, и краснел нос. Казалось, еще секунда, и она заплачет.
Но она не заплакала ни разу. Как и я.
Иногда мы приходили сюда, не сговариваясь. Усаживались на пыльный, выцветший от времени ковер и молчали. Вокруг нас шептались картины – стоявшие стопкой, накрытые покрывалами отпечатки прошлого. От шепота их я сходила с ума. А потом однажды предложила Даше выпустить их в мир. Вынести, очистить от пыли и повесить на стены – все же их рисовала одна из скади, и дом примет их. Не может не принять.
Около недели мы приводили чердак в божеский вид. Выносили хлам, пылесосили, убирали паутину со стен и потолка, мыли подоконники, панели и пол. Вырывали прошлое с корнем и выбрасывали в мусор.
И вот, наконец, избавились от него окончательно.
– Хорошо, – кивнула я и присела на пол, скрестив ноги. Усталость настигла неожиданно, навалилась апатия, и расхотелось вообще куда-либо идти.
– Влад звал в гости. Поедешь?
Даша присела рядом, как ни в чем не бывало, хотя, предполагаю, она не очень любила сидеть на полу.
– Не хочется. Лучше дома останусь. С Аланом повожусь и помогу Эле в саду. Весна скоро…
– Этот дом однажды тебя сожрет! – яростно сказала Даша и пристально на меня посмотрела. Она действительно изменилась, и иногда мне казалось, она живет за нас обоих. Я ловила себя на том, что любуюсь ею: блестящими глазами, подвижностью, желанием что-то менять, познавать новое.