– Ты вправе решать, Полина.
Выбор.
Судьба. И предсказания, которые всегда сбываются. Ведь не зря существует та книга. Барт верил, что мне суждено выбирать, но знал ли он, что выбирать будет так непросто?
Влад прав, я люблю жизнь. Несмотря ни на что. Смогу ли? Сумею ли… и если да, то не буду ли жалеть?
Гуди ушел, а я еще долго стояла на балконе, глядя на город, умытый солнцем. На запруженные дороги, на пешеходов, спешащих по делам. На мой мир, который придется оставить, если решусь.
За спиной, в квартире с современным ремонтом, на широкой кровати спал мужчина, которого я любила. И впервые он был таким, каким я хотела его видеть всегда.
Эрик ушел, оставил меня. Влад не оставил бы никогда. Но пока я скади, мертвец будет управлять мной. Этот мертвец Эриком не был. Он не имел отношения к тому, кого я любила. Бесплотный дух, ниспосланный, чтобы меня мучить.
Только в этом ли дело? Наверное, нет. Иначе я бы не сомневалась.
– Давно не спишь?
В объятиях тепло и уютно, хочется жмуриться и улыбаться. Обнимать в ответ. Руки сами тянутся к щеке – погладить, ощутить колкость утренней щетины.
Мы снова мы. Полина и Влад. Другие декорации, суть та же. Не оттого ли мне кажется, что я там, где должна быть?
Или только кажется?
– С рассветом, – улыбнулась я. – Отвыкла валяться.
– И кофе уже попила. Без меня.
– Кофе приятно пить в одиночестве.
– Хорошо, что больше тебе это не грозит, – уверил он и поцеловал меня в макушку.
– Хорошо, – согласилась я.
Ведь это действительно замечательно, когда ты не один.
Один шляпник однажды сказал, что безумцы всех умней.
Наверное, так и есть. Во всяком случае, мне хотелось в это верить.
Лара всегда утверждала, что я чокнутая, но Роберт смотрел на меня так впервые.
Молчал. Теребил рукава свитера, отчего его ладони были едва видны. Странно, что сам он смуглый, а ладони светлые.
– Ты не шутишь, – констатировал он, наконец. И глаза отвел, будто смотреть на меня вдруг стало невыносимо сложно. Скрывать жалость, осуждение и еще много эмоций, не столь значимых сейчас.
Впервые мне было плевать на жалость. Я знала, на что иду.
– Не шучу.
– Ты понимаешь, что возврата назад не будет? Что ты никогда больше…
Не стану скади. Не почувствую их, не соединюсь с племенем у очага. Не смогу ощутить единство.
– Понимаю.
– И Алан…
– Не воспринимает меня как мать. У Даши с ним получается гораздо лучше.
Роберт вздохнул, отошел к окну. По прямой спине мало что можно было прочесть. И по задумчивому профилю. По сжатым губам и взгляду, устремленному в окно.
Я думала, что буду делать, если он сейчас откажет. Если отвернется, отмахнется, мол мне нужно время на раздумья. Пойдет к Даше.
Если выдаст, Даша тут же расскажет Владу. И у меня ничего не выйдет. Он прогнет меня, убедит, и я отступлю. Я уже сейчас готова – отречься от собственных слов, сказать, что пошутила, бежать подальше от опасной просьбы.
– Хорошо, – сказал, наконец, Роб и повернулся ко мне. – Будет непросто, но я это сделаю. Когда?
– Сегодня. Сейчас.
Иначе передумаю.
Страшно. Действительно страшно, и страх этот, холодный, липнет к груди, расползается по коже. Я и подумать не могла, что однажды у меня возникнет мысль… Нет, раньше они были, конечно. Когда казалось, не осталось цели идти дальше. Но сейчас-то все по-другому. Есть масса того, ради чего стоит жить. И боль вроде бы утихла, отпустила.
А потом ушли бы и сны. Метка Эрика не останется на моей жиле вечно.
Город отдавался весне. Раскинулся улицами, прикрылся крышами домов, призывно покачивал ветвями деверьев с набухшими уже, готовыми лопнуть почками. От города пахло свежей зеленью, влажным асфальтом и кофе.
Я впитывала этот запах, стараясь насладиться, запомнить каждую составляющую, каждый аккорд пронзительного аромата.
У источника скади было уютно. Земля, казалось, дышала кеном предков, делилась теплом и вниманием. Успокаивала. И в саду, под нависшими ветвями сонных деревьев я дала волю собственной слабости.
Камни на могиле твердые и холодные. От прикосновений к ним покалывает пальцы и щемит в груди, а горло дерет подступившими слезами. Я впервые здесь со дня похорон, и это действительно странно. Не похоже на скорбящую вдову. А еще я не ношу черного и не соблюдаю траур.
Амулет снимать не хочется, но, по сути, мне он больше не нужен. Не понадобится там, где я буду. Там не действуют никакие виды защиты, так что придется самой.
– Привет, родной…
Опускаюсь на колени, упираясь ладонью в твердую землю могилы. Амулет сверкает в лучах теплого апрельского солнца и рад, что его сюда принесли. Вернули владельцу. Во всяком случае, мне так кажется.
– Потерпи немного, – шепчу, закрыв глаза и из последних сил стараюсь не разреветься. И понимаю именно здесь и сейчас: я приняла верное решение. – Совсем чуть-чуть осталось…
Осталось действительно чуть-чуть.
Нож скользит по ладоням, выпуская кровь. Я сижу в круге. Вернулась в начало пути.
Это было давно.
Лес. Ночь. Посвящение в атли. Клятва глубинным кеном, от которой я отрекаюсь сегодня. И это единственное правильное решение из принятых мной за последнее время.
Жила противится, выпускает белую ярость. Сегодня она мне не нужна, и я глушу ее воспоминаниями. Светлая прядь, выбившаяся из хвоста, падает Эрику на лоб. Он хмурится, глядя в экран ноутбука. Вчитывается в строки длинного документа. Еще один образ: он смотрит на меня, и внутри клокочет, стучит. Внутри горячо, и грудь распирает от нежности.
Ритуальный круг защищает меня в последний раз.
Роберт тихо читает заклинание, и его голос кажется грустным, но грусть не отравляет. Придает сил. Сердце стучит все сильнее в предвкушении. Мне хорошо – впервые за последнее время. Кен в жиле кажется обузой, и я отрекаюсь от него без сожалений. Он выходит с кровью, и от этого горят и плавятся вены. Мне все равно. Мыслями я уже не здесь.
Кен – единственное, что у меня осталось, и я обменяла его на мечту.
– У тебя есть сутки, Полина, – сказал Роберт, обтирая нож светлой тканью. На нем все еще были остатки моего кена, остальной ушел на жертву. Я лежала на полу и смотрела в белый в трещинах потолок. – Успеешь?
– Да, – выдохнула я, и голос показался мне чужим. – У меня не так много дел.
За сутки можно успеть многое.
Например, выспаться, вымыть квартиру, приготовить еды на неделю и выгладить белье.
Прокатиться на воздушном шаре и отужинать в тихом ресторанчике у реки, а затем ночь напролет гулять по городу, наслаждаясь весенними запахами, огнями витрин и тихим смехом обнимающихся парочек.
Можно поплавать на параходе.
Прыгнуть с парашютом.
Посмотреть двенадцать фильмов, укрывшись пледом и обняв банку с мороженым…
Попрощаться со всеми, кого любишь.
Когда закончился ритуал, уже стемнело. На город обрушилась ночь – прохладная, темная, она слепила огнями встречных машин и отблескивала покрытыми тонкой коркой льда лужами. Мрачное графитовое небо без единой звезды нависало куполом.
Меня провожал мрачный мой, необъятный мир. Он смотрел в меня тысячами огней, оседал на душе чувством вины, которое сегодня, как никогда, было неправильным.
Находясь у черты, я поняла, насколько сложна жизнь. Здесь все так остро, так глубоко и переживательно. Так нестабильно. Чтобы выжить, нужно постоянно бороться. Стоять, когда тебя пытаются сбить с ног. Быть начеку с каждым, кто говорит о доверии.
Нужно уметь принимать боль и ценить радость, как награду за слезы, а редкие крохи счастья хранить недоступными чужим глазам, чтобы никто не позавиловал, никто не отнял.
У меня так было. До сегодня.
Дом скади дышал тяжело. Прерывисто. Ветви клена царапали когтистыми ветвями крышу крыльца. Скользили под кроссовками влажные от мороси ступени, а перила холодили пальцы и мочили бинты на ладонях.
Роб молчал. Шел на шаг впереди, сутулился и делал вид, что меня нет. Наверное, это и правильно, я ведь уже не была скади.