- Куда? - спросил я.
- Никуда, (…)[103]! - сказал он. - Со мной. Просто - пошли со мной. Я тут как бы самый главный. Ты познакомился с нужным человеком. Это я! И он тебя спасёт. Пошли! - Он подождал и воскликнул, видя продолжение моего ступора: - Ё-моё, я знаю полсотни, как бы, языков, но я почти не знаю этого вашего грёбанного межнационального общения! - Он зажал нос и сказал: - Каламбия пикчерз представляет… Ты русский понимаешь?
- Да, - ответил я, наконец вспомнив хоть что-то ещё.
- Так по-русски говорю тебе: вылезай, блин, наружу. Хорош ослиться, мой оранжевый Иа! Не прибавляй себе работы: сколько лишних одинаковых слов ты потратишь, вписывая в свои мемуары рассказик о нашей мимолётной встрече. Давай всё будет у тебя как бы кратко: я пришёл, ты меня увидел, я махнул рукой, а ты сказал: поехали! Вылезай.
Ну, скажу я, ступор - настоящий ступор - штука не простая. Это штука такая, если которую разбить на кусочки, то из них легко складывается слово "вечность". И я утверждаю, что Янис Порохов знал это предметно, своешкурно: поглядел он на меня - и не стал прибавлять обороты, а наоборот, спустил их.
- Никуда не ходи с незнакомцами? - спросил он, тихонько смеясь без раздражения. - Господи, как же давно я это всё, как бы, не видел… О'кей, док. Меня зовут Ян Порохов, а тебя как? Не Форрест ли, Форрест Гамп?
- Марк Байно, - сказалось мной неожиданно.
- Значит, записываю в свою книжечку: Марк Байно. Вот мы с тобой и познакомились! - воскликнул он. - Так что всё у нас с тобой теперь безопасно! Как бы: путём всё, док! Хватит дурью маяться, вылезай, пошли, там у меня повозка.
Мне трудно понять и поныне, почему дикая, детская логика этих его слов произвела на меня впечатление волшебное, в том смысле, что на мой ужас, не сравнимый по яркости и шоковому воздействию ни с каким солнцем, вдруг упал спасительный светофильтр.
Он спрыгнул с подножки в свою темноту, и на сей раз я полез из кабины за ним. Он ждал меня в шаге от гусеницы, скрестив руки на груди: света из кабины хватало, чтобы я различил его позу. Он показался мне гигантом: очутившись на грунте, я смотрел на него снизу вверх.
- Темновато на дворе сегодня? - спросил он. - А чего тебя, приятель, так скрючило-то как бы?
Только тут до меня наконец донеслись истошные, да уже даже истеричные вопли моего бедного позвоночника. Выпрямляясь, я взвыл, - но в пояснице щёлкнуло гораздо громче. Но я не свалился: Ян Порохов как-то странно, будто кадры вырезали, очутился близко и поддержал меня, помог устоять, и я почувствовал и запомнил вкус его выдоха, словно мы были не на открытом грунте тяжёлого зелёного мира, а в застойной кабине, с одним обратом на двоих. Острый, свежий, холодящий сладкий вкус.
- Ногами упирайся в землю, - заботливо, тоном терпеливого инструктора, сказал он мне в ухо. - Упёрся? И толкай её вниз, толкай. Не бойся, удержит. И медленно-медленно я тебя отпускаю. А ты остаёшься стоять. Как бы сам. Красивый собою.
Я устоял. Росту Янис Порохов был не гигант, как мне, скрюченному, с высоты собственных гениталий почудилось, а обычного - всего с меня, 170-175. Ткань его одежды на ощупь напомнила старый, многажды реставрированный эластик-бинт. Что-то на нём (обувь?) издавало длинный скрип, скорее приятный, чем нет.
- Ботинки мы тебе найдём попозже. Попозже - это скоро. Ты сюда пришёл один? - спросил он. Он продолжал поддерживать меня под локоть. - Стоять можешь? Снегом пахнет. Носилок для космонавтов у меня с собой нет, да и вообще, как бы, нет. Прекрасная ночка, ты не находишь? Фонарик у тебя есть? Эй, приятель, ты заговоришь со мной когда-нибудь или нет?
- Здесь есть ещё несколько… Могу… Нет… Заговорю, - ответил я, пропустив, едва на них не застопорившись снова, "носилки для космонавтов".
- Ты не понял меня, - сказал он. - Вот сюда, к вездеходу, ты пришёл один?
- Меня послали найти Яниса Порохова… Меня послали. - А был ли Хайк? И нож в груди? Комб на груди был распорот.
- Одного?
- Одного. - Корка засохшей крови в разрезе.
- Похоже, как бы, не врёшь… Тебе удалось найти Яниса Порохова, приятель! Эх ты, бедолага космический. Вот что. Упрись в землю посильней и закрой-ка ты глаза. Я скажу, когда открыть. Да не бойся ты, я просто достану фонарик: темно, замучаюсь я с тобой, слепошарым… Ну, упёрся и закрыл!
Ох, я и повиновался. Изо всех сил. Порохов сказал: "Эй, ты!" - но куда-то в сторону. Что-то приблизилось. Порохов спросил что-то: "Дай мне твой фонарь, мумиё моё… Работает? А где у него кнопка? Всё, отдались отседова, (…)[104].Шпиона тащите ко мне в берлогу, ту, что под крестом, номер два… В первой чересчур людно, ха-ха. Не входить в дом, ты понял? Снаружи ждите! И поаккуратней со шпионом! У папы Мюллера есть вопросы".
Что-то отдалилось.
Веки мои наполнились электричеством.
- Открывай глаза, приятель!
Я открыл глаза. Порохов стоял передо мной и светил мне под ноги из фонарика.
- Пора идти, понимаешь? - сказал он проникновенно. - Я пойду, а ты как бы за мной. Чего бы тебе не стоило. Сам я тебя тащить не хочу, а звать зверей… ты мне нужен нормальным. Иди за мной, не теряй меня из виду, свети себе на дорогу. И умоляю тебя, не гаси фонарик, даже для того, чтобы сбежать. Палуба здесь, старичок, чрезвычайно странная, неровная! На.
Он протянул мне фонарик лучом вниз. Я взял фонарик. Стандартный фонарик, у меня у самого точно таких два в шкафчике на "Будапеште". Сильный, сытый луч, абсолютно белый.
- Алё, на Байно-о! - позвал Порохов. - Ты понял меня? - Он хихикнул. - Или ударить тебя?
- Я понял тебя, - сказал я. - Не надо ударить меня. Я пойду следом за тобой, не буду гасить фонарь. Я готов.
И я был готов идти, но он молчал, не двигаясь. Я не решался осветить его и увидеть его, но молчание Яниса Порохова таинственным образом имело позу: он стоял, крепко расставив ноги в приятно скрипучей высокой обуви, уперев кулаки в бока, смотрел на меня, видел меня… заговорил он грустным голосом и снова сказал странное:
- Как долго я тебя искала…
- Я меньше суток на планете, - сказал я осторожно.