Каждое утро я здороваюсь с ранцем и каждый вечер желаю ему спокойной ночи. Конечно, я понимаю, что это неживая вещь, но мне так хочется думать, что он связывает нас с Тимуром, и я так думаю.
Перед Новым годом мы все пишем письма Деду Морозу, а воспитатель собирает их и складывает в мешок. Надо написать свое имя и нарисовать, чего хочется в подарок. Я не уверена, что есть Дед Мороз, но я знаю, что есть Тим Талер. И я пишу — я умею, меня мама учила — пишу Деду Морозу, пусть он не беспокоится и занимается своими делами, только обязательно передаст Тимуру Талерову, что я хочу игрушечного котенка. Маленького и беленького.
Конечно, лучше бы живого, но в детском доме никто не разрешит держать котенка, и я мечтаю хотя бы об игрушке. А потом случается самое настоящее чудо — я просыпаюсь утром первого января и вижу на тумбочке игрушечного котенка. Такого, о каком мечтала — маленького и беленького…
Глава 2
Десять лет назад
Горло обложено, в груди жжет, перед глазами пелена. Я болею корью, температура под сорок уже несколько дней, и мне страшно. У нас в детдоме многие заболели, но уже почти все выздоровели, одну меня отвезли в городскую детскую больницу.
Меня никто не проведывает — кому мы нужны, детдомовские. Хотя тут я несправедлива, наверное, воспитатели просто боятся заразиться, и я на них не обижаюсь. Может, потом, когда выздоровею, меня придет проведать Инна Андреевна, она меня любит. Кажется.
Очень хочется пить, но нет сил подняться. На тумбочке стоит остывший больничный чай и теплая противная вода. Когда были живы родители, мама делала мне вкусный чай с малиной или лимоном, а если он остывал, грела его в микроволновке.
Я еще не знаю, что они умерли, мне только восемь лет. Два из них я живу в детдоме и до сих пор жду, что меня заберет кто-то из родных.
Скрипит дверь, слышатся шаги.
— Вот она, — медсестра говорит в нос, наверное, тоже болеет. — Только недолго, смотрите, а то будет мне, что я вас впустила. Она еще заразная.
— Я болел корью в таком же возрасте как она, — слышится знакомый голос, и меня начинает трясти уже не от лихорадки. — Долго болел, а ко мне приходил только наш сторож. Он тоже переболел корью и не боялся заразиться.
Тимур. Тим Талер, он пришел. Я пытаюсь разлепить глаза, и у меня немного получается.
— Доминика, привет, — он садится возле меня на стул в белом халате и в больничной маске. Все равно красивый. — Я пришел тебя навестить.
Я хочу сказать, что хорошо учусь, и что до сих пор ношу тот ранец, хоть он уже потрепанный. Но губы не слушаются, из груди вырывается сипение.
— Пить…
— Пить надо теплое, я тебе принес чай с малиной, здесь в больнице вечно такое дерьмо…
Чай льется в чашку, я чувствую его аромат. Меня аккуратно приподнимают вместе с подушкой.
— Давай же, пей, он сладкий.
Жадно глотаю восхитительно теплый — не горячий, теплый — чай и благодарно улыбаюсь. Но голубые глаза поверх маски смотрят с жалостью, и мне хочется плакать. Меня не надо жалеть, потому что когда жалеют, потом не смогут любить. А я собираюсь за него замуж.
— Нн-не… нне… надо…
— Хорошо, я оставлю тебе чай, тут его целый термос. Попрошу дежурную медсестру, чтобы она помогала тебе пить. Тебе нужно много пить, чтобы выздороветь, — Тим говорит, а я бессильно откидываюсь на подушку.
От чая становится лучше, но мне хочется думать, что это от того, что его принес Тимур. Получилось разлепить веки, и я вижу на тумбочке большие оранжевые апельсины.
— Хочешь апельсин, Доминика?
Я поворачиваю голову на бок, на большее не хватает сил. Сейчас точно не смогу съесть ни кусочка, но смотреть на них приятно, и приятно, что Тимур Талеров, мой будущий муж, заботится обо мне.
— Смотри-ка, живой, — Тим с интересом рассматривает котенка, которого я привезла с собой в больницу. У него пока еще глаза, а не пуговицы. — Как ты его назвала?
— Ла-ки.
Это мой талисман, его зовут Лаки, потому что он приносит мне удачу. Очень хочется рассказать об этом Тимуру, спросить, почему он больше не приходит к нам, но не могу выговорить так много слов.
— Пора, — скрипит дверь, слышится голос медсестры, — ей пора делать уколы.
— Да, я уже ухожу, — Тим встает, а у меня текут слезы, — выздоравливай, Доминичка.
— Тим… — я их глотаю и сиплю изо всех сил, — за-бе-ри… ме-ня.
— Шшш, — он гладит меня по голове, — тихо, тебе тяжело говорить.
Мне хочется схватить его за руку и просить, плакать. Он может забрать меня, стать опекуном, у нас все мечтают если не о родителях, то хотя бы об опекунах. И Тимур может, он совершеннолетний. А для меня он единственный во всем мире родной человек, больше нет никого.