– Более чем да, Рон. Очень зависит. Вам, конечно, не понять. Боюсь, у вас довольно примитивное представление о деньгах. Да и вульгарное. О деньгах и всем, что с ними связано. Впрочем, откуда вам знать?
– Вы, полагаю, отбрасываете вариант, что я люблю ее?
– Еще бы! За кого вы меня принимаете? Как я сказал, я вас вычислил. Тем не менее важно не это. Вопрос в том, для чего вы здесь. Я вам сам скажу, для чего. Вам дали отпуск плюс шанс завести какие-то контакты только ради Симон. Она была в полном отчаянии из-за Джорджа Парро…
– В отчаянии?
– Вы ее не знаете. Не понимаете механики. Ваше дело развлекать девочку – в постели и где хотите. Говорить с ней. Веселить ее. Что называется, заставить забыться. Вот ваша работа. А вы, видимо, относитесь к ней не очень серьезно. Что вынуждает меня быть с вами резким.
– Она очень трудная девушка, – сказал Ронни, думая, что если Болдок вправду считает, будто кто-нибудь может развлечь ее в постели (не говоря о других местах), то здесь как раз много механики, которой не понимает лорд.
– А, вы уже поняли? Не будь так, она не нуждалась бы в лечении первым встречным, который ей понравился. Теперь слушайте, Аппл. Я хочу, чтобы маленькая Симон была счастлива. Удастся вам за неделю, буду благодарен. Дело за вами. Лучше начните сразу. Посмотрите на нее. Скучает, злится и подавлена. Виноваты вы, верно? Ладно. За двое суток должно стать заметно лучше. Иначе Джульетта обнаружит, что ей нужна ваша комната. Ясно?
– Вы выразились очень понятно.
– Отлично. Никакой обиды, надеюсь. Не люблю размахивать дубиной, но, понимаете, вы мне не нравитесь. Может быть, вы и лучше прочих, но я вообще не терплю вашего брата. Ничего личного! Вот мы и объяснились. Думаю, если постараемся, успеем.
Приближался один из электромобилей, который вела Симон, из-под шин летели каменные осколки. Дворецкий и шкипер, дородный тип, походивший на английского дворецкого куда больше, чем Берк-Смит, поднялись на причал. Ронни последовал за Болдоком к месту разворота грузовичка. Ронни казался потрясенным. Отчасти вправду был потрясен (взлетело в воздух его первое укрепление), но также потому, что, представившись обиженным, можно лучше защищаться от подлинной обиды. Однако Болдок, ничего не зная (или зная не все), открыл ему свои карты. Сидя в грузовичке, Симон переводила взгляд с Болдока на потрясенного Ронни. Когда они поравнялись с ней, она взяла Ронни за руку и нежно потянула на соседнее место.
Прием Василикоса (не из гигантских – всего семьдесят – восемьдесят старых друзей) приходил в четырехугольнике, образуемом с трех сторон домом, а с четвертой – цепью мраморных статуй середины шестидесятых годов нашего века: юные спартанцы, гоплиты с копьями и мечами. Бессмертные Ксеркс, Перикл, обращающийся к собранию, Аристотель и юный Александр. Вокруг бассейна равновесие полов восстановилось пышкой, столь сдобной, что ее хватило бы человеку на всю жизнь или хотя бы на два изнурительных года, – некоторые «старые друзья» Василикоса не могли быть «старыми» друзьями ни ему, ни кому-либо другому.
Установленные на трех террасах, а на открытом месте – между воинами, греком и персом, четыре огромных кондиционера, какие Ронни видывал в аэропортах, нагнетали сюда холодные вихри. Сверху была натянута парусина от солнца, которая пропускала поднимающийся теплый воздух. Ее выцветший темно-зеленый цвет напоминал шатры деревенских праздников или крикетных матчей его юности. На этом сходство кончалось.
Держа за руку Симон, Ронни пошел к столам напитков, протянувшимся из конца в конец одной стороны четырехугольника. Ронни хотелось пить, и надо было выпить в соответствии с ролью. Наполовину к этому побуждал и профессиональный интерес, который щедро удовлетворили ряды джинов, ожидающих свои тоники, и пиммсов, ждущих свои лимонады, а также полчища виски, коктейлей из шампанского, занятных пурпурных зелий из фруктов; все было готово для того, чтобы слуги обносили, а гости хватали. Симон отошла, стремясь найти шотландский и содовую:
– Я принесу тебе что-нибудь: тебе наверняка нужно выпить после этого ужасного Чамми!
Ронни увидел лорда Апшота, стоявшего чуть поодаль и изучавшего выставку напитков. Лицо его, казалось, выражало изумление, раздражение, зависть и почтение, переходившее почти в страх. Так военный атташе маленькой отсталой страны наблюдает парад или маневры своего могущественного покровителя – численность, качество, ранжир мощных и мобильных средств атаки, а на заднем плане еще неисчислимые резервы…
Но покамест большая часть была еще показной. Неоткупоренная бутылка «Белой лошади» вернулась со стола в витрину; слуга, готовый нарезать лимон, получил какой-то сигнал и сразу бросил работу. Начинался обед. Маленькая, но растущая очередь, которую вел, очевидно, натренированный служащий или доверенный гость, появилась на другой стороне бассейна у конца скамьи с едой, протянувшейся от Аристотеля с Александром. Ронни понял, что группе Болдрка назначили прибыть ко времени закрытия бара, чтобы чуть-чуть сэкономить, а может быть, немного наказать. Он не мог знать, что Василикос так заботился об их отдыхе из-за прошлогоднего проступка Джульетты. Она дала два почти одинаковых обеда в честь американского фотографа и его любовника, но пригласила Василикоса не на тот, что следовало.
Одна из шлюх у бассейна, блондинка с косой и некрасиво обрезанным пупком, смотрела с сомнением то на пустой стакан, то на Ронни. Он разрывался между здоровым инстинктом, влекущим к ней, и рассудком, говорящим: деньги важнее куколок. Впрочем, Симон – его будущий источник долларов – тоже была куколкой, по крайней мере с виду. Она протянула ему виски, стиснув губы, потом раздвинула их в улыбке, довольно жесткой, словно от зубной боли, – несомненно, не привыкла улыбаться. И пристально глядела на него. Глаза были темнее обычного и очень блестели, несмотря на полумрак. У левого глаза была родинка в форме полумесяца.
Он посмотрел на ее простое платье без рукавов. Подумал, что нельзя назвать девушку худой, если она тоньше тех, кого считают стройными, затем его мысли остановились, подобно косцу, который уже второй раз спотыкается в высокой траве и чуть не сломал себе ногу. Голова Ронни трещала от нахлынувшего нового желания, более сильного и всеобъемлющего.
– Спасибо, – сказал он.
– Что тебе сказал этот мерзкий Чамми?
– Я… – Он некоторое время кусал губы. ЭТА пусть подождет. – Я бы сейчас не рассказывал. Не возражаешь?
– Нет, Ронни, конечно, не возражаю. Я понимаю, правда. Когда захочешь… Смотри, вон мама с мистером Василикосом. По-моему, она хочет, чтобы мы подошли.
Хоть это напоминало радиопьесу, отказаться нельзя было. Василикос, веселый, красивый и внушительный, походил на Зевса, бритого да еще после бритья умащенного вдоволь лосьоном. Улыбался он искренне и непринужденно, чем вызвал у Ронни уважение профессионала. В нижней губе было что-то безыскусное. Это следует перенять. Леди Болдок, тоже улыбаясь, протянула руку.
– Вот вы где, – сказала она. – Кирилл, это мистер Апплиард из Лондона. Ронни, это наш добрый хозяин.
– Ронни очень известен на телевидении, – сказала Симон.
– Лондонское телевидение, э? – сказал Василикос удивленно и недоверчиво, словно сообщили, что Ронни провел два дня в космосе. – Это, долзно быть, здорово интересно.
– О, знаете, много работы, мало смеха.
– О да. Сказите, а вы знаете Билла Хамера?
Ронни охватило нечто вроде паники. Спятили они все, что ли? Что Хамер сделал за последние тридцать шесть часов? Получил Нобелевскую? Нежился на Джекки Кеннеди, удрал в Восточный Берлин? Ублюдок! Но и сам Хамер восхитился бы ответом Ронни.
– Ах, Билл! – пробормотал он, улыбаясь и сощурив глаза, чуть ли не подмигнув. – ОЧЕНЬ старый мой друг. ДАВНЕНЬКО знаю я Билла.
– Да, Ронни умеет шутить, верно, Ронни? – Снисходительный тон и покровительственная рука леди Болдок на плече Ронни повредили его явному намеку на то, что Хамер продвинулся благодаря шантажу или гомосексуализму. Потом тон стал резче: – Но вы-то как набрели на него, Кирилл?