Выбрать главу

– Ты хочешь выйти за этого засранца?

– Он не такой плохой. Может быть очень забавным. И он не делал мне предложения.

– Не делал. Но сделает. И наверняка ты обнаружишь, что все уже как-то согласовано позавчера, выбраны дата, место, муж и судьба. Понимаешь, на сей раз она, по-моему, не шутит.

– О чем ты говоришь? – Тон стал чуть-чуть резким.

– О маме. Раньше она, конечно, не думала всерьез. Скажем, о старине Парро, который неглуп, образован и не лишен чувства. Но он явно не годился. А Студент – по-настоящему сильный кандидат для тебя. Стоит только услышать голос.

– Он не может изменить голос. И я не понимаю разговора о кандидатах.

– Если он мог изменить акцент, то мог бы и умерить свой чертов рык. Во всяком случае. Вся ситуация очень проста, но и необычна. Простое всегда необычно. Сядь и слушай внимательно.

Симон села на огненно-красный стул из слоновой кости или ее заменителя, но с непостижимой и неожиданной быстротой постучалась и вошла пожилая негритянка. Она несла требуемое снаряжение.

– Вот здесь, Бетси.

– Да, мисс Мона.

Ронни яростно закурил. Он стоял у конторки. Поглядел на бумаги, с которыми возилась Симон, когда он вошел в комнату, и увидел, что это счета в конвертах, чековые книжки и несколько чеков, заполненных, но без подписи.

– Ты говорил, что я не помогаю маме, можешь убедиться.

Ронни заметил одну деталь. Он взял чек и счет к нему.

– «Титаник Фудс», – прочел он вслух.

– Это супермаркет.

– Тысяча восемьсот восемьдесят пять долларов девятнадцать центов. Куча продуктов, а вы приехали на той неделе.

– Это с прошлого апреля, – нетерпеливо сказала она.

– Да, верно. Давненько. И… чек ровно на тысячу восемьсот. Мало.

– Мы всегда так округляем.

– Как удобно. А если «Титаник Фудс» приплюсует восемьдесят и сколько там долларов в следующий раз?

– Не приплюсуют, если не хотят потерять маму как клиента.

– Понимаю. Но это… – Он уже и так сказал слишком много. – Ну, не мое дело.

– Уу.

Наступило молчание, только шуршала служанка. Она трудилась долго, не из-за дотошности, а из-за медлительности. Ронни вспомнил армейскую службу и понял, почему она так копается. «Делай работу подольше, а то, когда кончишь, дадут другую и, может быть, более противную». Кое-что есть в такой точке зрения.

Он посмотрел на часы. Восемь семнадцать. Черррт! Она ведь будет возиться без конца. Может быть, лучше. Но тут неожиданно Симон сказала негритянке хватит, та что-то ответила и ушла. Ронни попытался вернуть себя и Симон к прежнему настроению.

– Тогда продолжим. Слушай каждое слово. Как ты говоришь, «тебе не понравится», но ты должна все выслушать. Будешь?

Она вздохнула и кивнула.

– С одной стороны, твоя мать никогда бы не выдала тебя замуж, держала при себе и шпыняла тебя – тем более что знает: ты-то хочешь замуж.

Поэтому появляются мужчины, спят с тобой, ее это устраивает: она знает, что ты не получаешь наслаждения. Но иногда ты все-таки кем-то увлекалась, так как, несмотря на все, что сделали с тобой, ты добра и способна любить. Ты еще и красива, и в тебя многие влюблялись. Это опасно, вдруг ты с кем-нибудь сбежишь, и они очень быстро исчезали. Не уходили сами, как ты тогда сказала, их прогоняли.

Но вечно так продолжаться не может. Во-первых, незамужняя двадцатишестилетняя дочь все больше портит репутацию матери. И денег уходит много. И постоянный риск. И, возможно, хочется переменить метод: ле препятствовать замужеству, а выдать тебя за абсолютное дерьмо, то есть за человека не только неприятного, но и шута, орущего, как громкоговоритель, и вдобавок жулика, да еще всем известного как жулик. В постели он не очень хорош, с ее точки зрения – недостаток, но зато все об этом знают, а для тебя добавочное унижение. Баланс опять-таки в ее пользу. И…

– Она хочет, чтобы Студент женился на мне, потому что он сын человека, которого она любила девушкой, до того, как вышла за папу, – пробубнила Симон.

– Да, это ее последняя заклепка. Официальный довод. Всем друзьям понятно: «Да, дорогая, я знаю, выбор кажется странным, но вы же слышали о Джульетте и отце парня». Она даже себя самое может убедить в этом.

Симон подняла голову. Глаза были полузакрыты, нижняя губа оттопырилась.

– Мама любит меня, – сказала она, глубоко вздохнув.

– Брось. Попытайся стать взрослой. Через пять минут реви сколько угодно, но сейчас твое дело слушать. Каждое слово. Будешь?

Она кивнула.

– Минуточку.

Он огляделся, но прежде чем мог подумать, реальны ли панели на стенах и потолке, внезапно внутри этих стен возник странный звук или мешанина звуков. Шипело, лязгало, жужжало, постепенно все реже, очень громко щелкало, завывало, нисходя к басам, мычало – так переплетаясь, что Ронни на секунду подумал, не запустили ли кассету с конкретной музыкой (впрочем, довольно устарелой).

– Что за дьявольский шум? – спросил он.

– Отопление.

Словно эти слова спустили курок, прибавилось новое: казалось, огромный сапог продрался сквозь барабан, слетела крышка гигантской кастрюли, защелкнулся замок исполинского саквояжа. Затем – продолжительное диминуэндо.

– Все.

– Здорово сделано, Симон. Что она правду чувствует к тебе, чем бы оно ни было, я не знаю. Но самой тебе остается одно – вести себя так, словно она тебя ненавидит. Не знаю, что получится, но, клянусь Богом, здесь есть из-за чего выбирать, ты дочь мистера Квика, не генерала Мэнсфилда. Твой первый отчим – как его, черт? – Ставрос думал о тебе, вместо того, чтобы думать только о ней. То же самое с Чамми. Он…

– Чамми – чудовище. Он ненавидит меня.

– Чудовище, верно, видит Бог, но он не ненавидит тебя. По-своему он заботится о тебе. Ненавидит он меня. Из-за чего, не будем вдаваться. Продолжим перечень. Она хотела сына-гомосексуалиста, который обожал бы свою дорогую мамочку, а получилась нормальная дочь. В ее отношении к тебе кое-что доказывает это, но не будем увлекаться фрейдистской чушью. Все просто: ты не только красивее ее, вы одного типа, схожим ростом и фигурой, но цвет лица у тебя лучше и необычнее. И, понимаешь, вас могут сравнивать. Что было бы невозможно, будь ты грудастой бабой с бедрами и большим задом! А так люди сравнивают и не могут не видеть, что ты лучше. Потому что цвет лица отцовский, ручаюсь. А? Спорю, что прав.

– Наверно. Но не лучше, чем у мамы.

– Вот! Хотя уверен, что тебе с колыбели твердили обратное. Во всяком случае, с ней надо что-то сделать, пока не поздно. О Боже!

Крышка кастрюли и замок саквояжа начали медленный диалог, им аккомпанировали шип, лязг и жужжание. Ронни ждал, пока все стихнет. Этого не случилось, и он подошел к Симон, нагнулся над ее стулом, но не дотронулся до нее.

– Ты должна уйти от нее. В воскресенье я возвращаюсь в Лондон, и ты поедешь со мной. Я о тебе позабочусь.

– Не могу.

– Нет, можешь. Ты думаешь, она страшно расстроится. Конечно, черт возьми! Это ее последнее средство. Не позволяй ей использовать его. Ускользни, не говоря никому. Не бери саквояж, иди в чем есть. Только возьми паспорт. Встретишь меня в аэропорту в десять пятнадцать в воскресенье.

– Не могу.

– Ты должна, Симон. Если не поедешь со мной в воскресенье, для тебя конец. Это последний шанс начать нормальную жизнь, как все женщины, наслаждаться любовью и быть счастливой. Ты ведь знаешь, что это так, правда?

Она кивнула, потом затрясла головой.

– Смелости не хватает.

– Должно хватить. И много смелости не нужно. Лучше всего сделать вид, что ты меня провожаешь. Ручаюсь, ни одна сволочь, кроме разве старого Берк-Смита, не вцепится в тебя при посадке, да и его не представляю при этом. Ты должна уйти.

Она молчала.

– Ты не можешь смириться с тем, что она тебя ненавидит, хотя я чертовски уверен – в прошлом у тебя мелькали такие мысли. Так подумай. И слушай меня. Почему она притащила меня сюда? Сперва казалось, что хочет отплатить мне за тот спор, показав тебя и Студента вместе. Но теперь думаю, что целит она в тебя. Нашла способ как-то унизить меня, чтобы ударить по тебе. Понимаешь, она знает, что я тебе нравлюсь, а такое отношение к мужчине с твоей стороны простить нельзя.