– Безусловно, безусловно. Я, казется, должен идти. Давайте потом выпьем.
– С удовольствием. Желаю удачи, мистер Василикос.
– И вам того зе.
Только теперь Ронни позволил себе посмотреть на публику, которую служители в полицейской форме водворили на место. Он сразу же углядел лорда и леди Апшот, через секунду Сакстонов, наконец, Мэнсфилда, казавшегося толще, чем когда-либо, в синем смокинге больничного оттенка. Во всяком случае, пока нигде не было видно ни Симон, ни лорда Болдока. Может быть, они в ложе, хотя, насколько Ронни знал Мак Бина, режиссера, там долго не задержишься.
Хамер перегнулся со своего трона вниз.
– Ребята, нельзя ли поболтать о чем-нибудь пару минут, чтобы нам проверить уровень звука и так далее? Не сидите, как бревна. Вы беседуете, а не играете.
– Ладно, Билл, – сказал послушно Ронни. – Э… леди Болдок, ваша дочь будет сегодня в студии?
– Нет, боюсь, что нет. – Леди Болдок сидела справа от Хамера, по диагонали против Ронни. – Она сказала, что чувствует себя слишком усталой, но вместе с моим мужем будет смотреть по телевизору.
– Как она?
– Очень хорошо, спасибо.
– Васи друзья присутствуют сегодня, мистер Спаркс? – сказал Василикос, поддерживая разговор.
Спаркс что-то ответил, его спросили о финансовых газетах, и так эти двое продолжали, а Ронни молча репетировал, а потом решился произнести:
– Я слышал, леди Болдок, ваша дочь выходит замуж.
– Вы всегда хорошо информированы, мистер Апплиард. – Великолепная уксусная улыбка. – Да, во вторник перед Рождеством в церкви Святого Павла, Найтсбридж, Уилстон-плейс. Очень скромное венчание. Только родные и близкие.
– Спасибо, ребята, – сказал Хамер. – Именно этого я и хотел. Все готово. Через девять минут эфир. Расслабьтесь пока. Насколько можете.
Ронни выпил воды, закурил, обменялся замечаниями с Василикосом справа и Спарксом, сидевшим прямо напротив. Он никогда не нервничал на сцене, но сегодня чувствовал, что произойдет нечто неприятное. Надеялся, вспомнив происшедшее в «Старых Камнях», что предчувствие не оправдается. Прошло восемь с половиной минут из девяти. Каждый внезапно по-военному проникся чувством ответственности. Даже Мэнсфилд, чей вопрошающий рык время от времени заполнял воздух, умолк.
– Тишина и спокойствие в студии, – сказал распорядитель.
– Удачи вам, – сказал Хамер с чарующей улыбкой, говорящей, что он бодро несет свой огромный груз ответственности.
Десять, девять, восемь, семь…
Жестяной голос выкрикнул:
– Телевидение Лондона и Средней Англии несет вам истину и смех, мудрость и юмор в программе… Билла Хамера!
Последовали жестяные аплодисменты, более надежные, чем настоящие. Камеры беззвучно двигались под музыку. Играли начало скрипичного концерта Мендельсона, вступительное журчание струнных было вырезано. Хамер выбрал Мендельсона после тщательного отбора – эту пьесу многие узнают, но мало кто сумеет назвать (то есть она приемлема для интеллектуалов), она энергична, но чувственна (как сам Хамер), аккомпанемент явно подчинен солисту (как и все в его программе). Музыка стала затихать, и Хамер говорил:
– …думаете об этом, Ронни? В конце концов наша цивилизация, хорошо это или плохо, возникла на том, что делались деньги, а где есть деньги, предполагаются и богачи. По-моему, они загадочный народ – богачи, и мы просто поговорим о них. Кто они, что они, как живут, какую роль играют в нашей культуре. Богачи!
– Конечно, я согласен, Билл, – сказал Ронни. – При капиталистической системе одни должны быть намного богаче других. Но и при феодализме некоторые, очень немногие, владели всей землей, и при фашизме кое-кто…
– Очень хорошее начало, но, прежде чем вы развернете свою панораму, хочу немного рассказать вам о Тони – он Энтони Спаркс для вас, – который, хотя с виду этого не подумаешь, редактор «Файнэншл обзервер», этой хорошо информированной, но также передовой и интересной газеты, которую все вкладчики, чьи головы свернуты направо, независимо от того – десять тысяч фунтов у них на счету или десять шиллингов…
Когда Ронни полностью просветили насчет Спаркса, Хамер рассказал Спарксу о леди Болдок и Спарксу же о Василикосе, а Василикосу о Ронни (тут не понадобилось много деталей). Осуществлялось то, что Хамер называл своим методом скрытой камеры, где беседа пяти случайно собравшихся людей передавалась по телевидению, причем сами они знали о передаче (по крайней мере в теории) столько же, сколько семейство медведей в Скалистых горах, занятое своими делами. Длилось это гораздо дольше, чем при прежнем, безнадежно устаревшем методе, когда каждый объяснял, кто он, в десяти словах, но зато Хамер был в фокусе и говорил девять десятых времени. Он упрямо избегал титров, которые могли бы помочь, говорил, что они снизят иллюзию непосредственности – главную цель скрытой камеры (но умалчивая при этом, что с титрами зрители лучше бы запомнили, кто, кроме Хамера, участвует в шоу). Иногда его спрашивали, помогает ли иллюзии непосредственности то, что один участник сидит на три фута выше прочих. Хамер обычно отвечал (если отвечал!), что ему некогда объяснять концепцию визуально-пространственных условий.
Когда наконец всех представили, Хамер заставил Спаркса показать цифры и диаграммы, предназначенные сообщить, как велико богатство богачей, сколько из них стало теперь богаче, чем прежде, и насколько и т. п. Кроме самого Спаркса, ни у кого не было ни малейшего интереса к этому, особенно у Хамера, который, разумеется, тем не менее часто демонстрировал внимание, то хмурясь, то кивая. Но около трех минут он не занимал собой экрана – ему иногда нравилось показывать публике такие мудреные штуки. Самый удобный способ подчеркнуть серьезность и ответственность передачи (или, как говорил Хамер среди своих, «минута математики стоит дюйма в „Гардиан“).
Ронни сидел, повернув лицо к Спарксу, а взгляд к леди Болдок. Однажды она, раздув ноздри и дрогнув подбородком, подавила зевок, ловко убранный Мак Бином, быстро взглянувшим на монитор. В остальное время она казалась совершенно уверенной, хорошо реагировала, ее не сводило от непривычно долгой неподвижности, она медленно поворачивала голову или руку, чтобы свет падал на ее украшения. Она не знала, что ее ждет. Ронни в данный момент тоже не знал, но не сомневался, что вдохновение явится.
Спаркс закончил свой монолог, и иллюзия непосредственности, слегка, возможно, потесненная его докладом, вернулась. Хамер сцепил свои пальцы и заговорил, как любой, чувствующий себя хозяином компании.
– Уж очень мудреные все эти выкладки, – сказал он ухмыляясь, – боюсь, мне следует быть менее, понимаете, формальным и больше ошеломлять. Богачи… это ведь не класс, верно? Группа ли это, как э… ученые, подростки, гомосексуалисты, если вам нравятся группы? Ронни, вы парень из литературы – как там сказал по этому поводу Скотт Фицджеральд, чудесный американский писатель эпохи джаза, другому великому писателю, Эрнесту Хемингуэю, знаете, «По ком звонит колокол» и все такое? О, я, конечно, помню. Фицджеральд сказал: «Знаете, Эрнест…»
Ронни казалось, что они дойдут удачно, во всяком случае, благополучно до первого перерыва для рекламы, но через две минуты Хамер слегка испугал его, заявив:
– Ну, это все, что я могу сказать. А как вы, Ронни? Есть возражения? Вы не богаты, никто в нашей глупой профессии никогда не разбогатеет, но, как большинство людей, вы сталкивались с богачами, я имею в виду, что вы очень хорошо знаете леди Болдок и по крайней мере встречались с мистером Василикосом и, несомненно, со многими другими. Что скажете об этой особой породе людей?
– Ну, Билл, я бы сказал… первое, что поражает меня, то, что богачи – такие же люди, как мы, и это никогда нельзя забывать ни при каких обстоятельствах.
Хамер взглянул на него, как на красивую начинающую нимфоманку:
– Могли бы вы пояснить это, Ронни?
– С удовольствием. Я преувеличил, понимаю. У некоторых богачей хватает воли быть богатыми и оставаться людьми. Я говорю не о них. Они – богачи в том смысле, что денег у них больше, чем у нас, это богачи Хемингуэя. Я же говорю о богачах Фицджеральда. Не знаю, почему все считают, что он при сравнении проигрывает, он, как всегда, сказал об этом больше, чем Хемингуэй. Я говорю о богачах, отличающихся от нас. Они – другие, чем мы, и они хуже – не по природе, а из-за своих возможностей. Возможностей обладать властью, причем бесконтрольной. Чтобы противостоять такому искушению, нужно быть и порядочным, и твердым. Некоторые могут, как я сказал. Полно порядочных тюремщиков, унтеров, отцов маленьких детей и даже отчимов. Но, как мы знаем, полно и ужасных. То же самое с богачами. – Ронни посмотрел на часы, которые держал для него ассистент распорядителя, держал довольно картинно, сбоку от себя, как матадор, готовящий ловкий трюк. Десять секунд. «Все равно перерыв, Билл».