– Слушайте, что она вам наговорила?
Недоверие исчезло из взгляда миссис Райхенбергер,
но отвращение осталось. Она наконец отвела глаза от Ронни и сказала:
– Что делал Джордж, когда все это происходило? Где Джордж?
– Джордж ушел. Он рассердился на меня.
– И неудивительно, если…
– Нет, это было прежде, чем пришел ОН. – Симон, не глядя на Ронни, кивнула в его сторону.
Миссис Райхенбергер положила руку на плечо одному из французов:
– Дэвид, не приведете ли немедленно Адриана? Вы найдете его у стола с закусками.
Дэвид ушел. Оставшийся француз вдруг озадаченно вздохнул, что-то пробормотал и ринулся вслед соотечественнику. Миссис Райхенбергер опять уставилась на Ронни. Тот подумал, что с женщиной, которой в любом смысле предпочли другую, может сравниться лишь фурия. Он состроил мину для нового, более продуманного уверения в невиновности. Но тут Симон Квик сказала ему:
– Слушайте, вы же сказали, что хотите, понимаете?
Ронни не колебался. Ответил очень мягко:
– Извините. Вы, видно, меня не поняли. Я… мне так жаль.
– Но…
– Хватит, – сказала миссис Райхенбергер. – Я поговорю с мистером Апплиардом, когда вы уйдете, Мона.
– Это не мое имя. Меня зовут Симон. И я не ухожу.
– Нет, девочка, уйдете, как бы вас ни звали. Адриан посадит вас в такси и отвезет домой.
– Не уйду я. Буду драться. Лягаться. Кусаться и царапаться. – Даже сейчас она говорила, словно засыпала.
– Чушь. Хоть на минуту задумайтесь. Хотите, чтобы я расстроила вашу маму?
– Нет, Антония, пожалуйста, не надо!
– Тогда ведите себя прилично. А, Адриан!
На достойной физиономии адвоката было выражение человека, к собственному удивлению, обнаружившего, что ему еще сильнее, чем прежде, хочется оказаться в баре.
– Да, дорогая?
– Адриан, усади Мону в такси и отправь домой.
Девушка устремила на Ронни темно-карие глаза.
– Жаль! – сказала она еще более хрипло, чем обычно, и покорно ушла, Райхенбергер вел ее за руку.
Натренированный на телевидении, Ронни едва успел опередить миссис Рейхенбергер:
– Я действительно чувствую себя ужасно. И извинился бы, как последний пьянчуга, не будь я уверен, что не сделал ничего постыдного. Могу ли узнать дословно, что она сказала?
– Что вы оба хотите вместе лечь в постель и нельзя ли получить комнату на полчаса.
– Мм… Понимаю. Ладно. На самом деле она показалась мне несчастной, ей пришлось выдержать ссору или что-то подобное, и я просто подумал, не смогу ли ее подбодрить. В следующий раз буду держать свое милосердие при себе.
– Да, на вашем месте я бы так и сделала, если она снова вам встретится. Неужели вы не заметили, что она неуравновешенна?
На ум Ронни пришли различные ответы, но он притворился лишь озабоченным и спросил:
– Вы имеете в виду… серьезно?
– Не хочу сказать, что она была в лечебнице, но уже много лет, как отбилась от рук. Мать не справляется с ней. Уверяю вас, такое поведение для нее нисколько не странно.
Ронни выразил сожаление, и они продолжали в том же духе, пока он не понял, что уже вполне прилично откланяться. Если миссис Райхенбергер хочется продолжать спор, ей придется назвать его лжецом. Этого позора Ронни избежал, но время зря тратить нечего. Что ни скажи и ни сделай – счастье, если его до двухтысячного года пригласят вновь. Хозяйка убедительно подтвердила это, когда приняла его благодарность за совершенно потрясающий вечер.
Ронни ушел, не повидав Билла Хамера – слабое утешение в сравнении с хуком левой и кроссом правой, полученными за этот час; важная, хоть и не столбовая дорога к цели закрылась для него, и то, что наверняка могло попасть на крючок, ушло сквозь дырку в сети. Нельзя сказать, что он сам в чем-то оплошал. Но не говоря уже о чем-нибудь еще более интимном, к такой сучке даже багром не следовало прикасаться! Он был неосторожен. Для таких дел всегда есть толстая Сусанна.
Повернув от канала к стоянке такси и прикидывая, как получше заполучить толстуху Сузи к себе, не угощая ее ужином, Ронни услышал сзади окрик. Обернулся, подумав: как было бы здорово, если б за ним бежала Симон Квик! Потом увидел, что это и впрямь она. Остановился, подождав, пока она подбежит, – а бежала она бесшумно, потому что была босой. Ноги загорелые и грязные.
– Где ваши туфли?
– У меня нет туфель.
– Глупо и дико! Ладно, что вам надо?
– Адриан повел меня в коридор, а там стал звонить, и я увидела вас на другом конце зала. Вы уходили, я подождала, пока Адриан, заговорив с таксистом, на секунду перестал следить за мной, и побежала за вами, и как раз увидела, что вы завернули за угол.
– Какая удача! Но что вам нужно?
– Просто… – Она взглянула на него исподлобья, заставив подумать, что вовсе не беззащитна. Ей было что сказать. – Подло вы сделали, заявив, будто не говорили, что хотите в постель со мной. Выставили меня ужасной лгуньей.
– Простите меня, но другого выхода не было.
– Не было? Как это?
– Я не намерен объясняться на улице. Да вы все равно и не поймете. Сам я еду домой. А вы можете делать, что хотите.
Она неловко качнулась и прислонилась к деревянной изгороди.
– Вы сердитесь на меня?
– Мне только досадно. Ну что вы стоите в таком виде? Ступайте назад. Миссис Райхенбергер небось уже добралась до вашей матери.
– Плевать. Вы идите, если хочется. Я останусь здесь.
– О Боже! Возьмите такси и уматывайте. Куда-нибудь. Нельзя же просто так торчать здесь!
– Почему нельзя? У меня все равно нет денег.
– Слушайте… вот десять шиллингов. Куда вам?
– Не важно. Никуда не хочу. – Она отошла от изгороди и встала перед ним. Глаза ее были только на два дюйма ниже его глаз. В самом центре подбородка была маленькая круглая родинка, и еще меньшая – в левом углу рта.
– Как вас зовут, – сказала она без вопросительной интонации.
– Господи, я говорил вам… Ронни Апплиард.
– Знаю, просто забыла, Ронни…
– Да? – сказал Ронни, плавно повышая голос на полторы октавы вверх.
– Ронни, я могу поехать с вами?
– Нет.
Так же спокойно и монотонно, как прежде, она сказала:
– Я знаю, что совсем некрасива.
Две элегантные негритянки с выпрямленными волосами, проходя мимо, услышали слова Симон и холодно взглянули на Ронни. Это не помешало мгновенно шевельнуться в его душе каким-то заплесневелым остаткам рыцарства или даже уважения к истине (что вполне допустимо, когда тебя не слышит никто из влиятельных людей). Ронни сказал почти невольно:
– Нет, вы прекрасны.
Негритянки, оказавшись теперь сзади, не оглянулись, но одновременно передернули плечами.
– Тогда почему не взять меня с собой? Я сделаю все, что вы хотите от меня, и буду очень тихой, и уйду сразу же, когда скажете. Почему вам не взять меня с собой?
Ронни открыл рот, чтобы изложить несколько наиболее веских причин, но обнаружил, что позабыл все, а также и менее веские. Теперь он понял, почему стоял на улице, без толку открывая и закрывая рот, вместо того чтобы, как разумный человек, помчаться домой к толстухе Сузи.
– Ладно, – сказал он.
– Блеск! Вот такси.
В такси пришлось туговато. Едва завертелись колеса, как она уже была на нем, всем телом и напрягшись, и трепеща; раскрыв рот, отрывисто дыша, ерзая со свободой, которая пришлась бы Ронни более по вкусу, если б он смог внести в эти движения что-нибудь свое. Он прижал руку к той части зеленого свитера, которая, как можно было ожидать, прикрывала ее левую грудь. Ничего там, видимо, не было, кроме довольно засаленной шерсти и ребер. Тем не менее Симон Квик раскачивала свои узкие бедра взад и вперед и громко стонала. Ронни задвинул стекло, отделявшее место водителя. Он заметил, что, делая это, освободил девушку лишь частично, словно не позволяя ей убежать. От привычки трудно избавиться. Он также заметил, что они, по удачному совпадению, как раз сейчас выкатились на Экзибишн-роуд.
Через две минуты такси притормозило у семафора вблизи станции «Южный Кенсингтон», и Ронни не без основания поблагодарил столичную полицию, запретившую устанавливать зеркала так, чтобы водитель мог наблюдать за пассажирами. Отбросив руку мисс Квик, oн сказал: