— На кой черт мне эта гниль? Надо было раньше угощать.
И швырнул грушу обратно. Фимочка успел поймать ее, но она разлетелась коричневыми брызгами. Фимочка рассмеялся, а Клепиков вдруг разозлился, раскричался.
— Чего бросаешься добром? Не хочешь — не ешь. Может, другие хотят. Мне бы отдал.
Ребята обрадовались и поотдавали Клепикову все Фимочкины «угощения».
Запись пятая
«Третий полет в высокие широты Арктики!» «Самолет Черевичного стартовал с острова Врангеля глубоко на север!» «Цель экспедиции — сесть на льдину в 80 градусе северной широты и в 170 градусе западной долготы!»
Пашка Шиман схватился за свою карту, на которой уже густо пестрели красные стрелки и флажки, закричал восторженно:
— Ух, молодец! Вон аж куда залетел, чуть ли не на самый полюс!
Мишка Клепиков хмыкнул:
— Орет, будто по лотерее выиграл… Ну, полетел, ну и что? Мало ли летчиков в Арктике летает. Так что же теперь — целыми днями ахать и охать?
— Ну почему ты такой, а? — поморщился Шиман. — Почему ты такой дурак, я говорю?
Клепиков презрительно прищурился:
— Гляди-ка, умный нашелся! Стрелки чертит! А чего их чертить, когда и так все ясно: Чкалов — вот кто герой, понял? Он через самый полюс махнул прямо в Америку, без всяких посадок-пересадок. Когда первый и когда трудней трудного, тогда — подвиг.
Пашка прямо взъярился. Он терпеть не мог, когда ему возражают, а тем более спорят.
— А что у Черевичного — прогулка? — закричал он. — Развлекаться полетел, да? У него на самолете целая научная экспедиция. Ее надо высаживать на льды, забирать и снова высаживать. И где? Почти у полюса. Вот на, погляди где. — И Пашка сунул в лицо Клепикову карту. — Гляди, где я точку поставил. Видишь или нет? А там что, пальмы растут, да? Там ветры, снег, морозы, трещины, торосы и черт знает, что еще!
Пока Клепиков рассматривал карту, Фимочка произнес гордо:
— У меня дядя тоже летчик… Над Памиром летает. В горах, он пишет, такой разряженный воздух, что самолет, бывает, по километру вниз падает — не может удержаться. Там не каждый летать сумеет…
Клепиков опомнился и, как с цепи сорвался, захохотал, вытаращив глаза.
— Видали?! — кричал он сквозь хохот. — Видали, еще один герой отыскался: Фимочкин дядя! Ура Фимочкиному дяде!
— Перестань… — тихо попросил Фимочка.
Даже Ванька Боков не выдержал, сказал Клепикову:
— Поди, хватит тебе? Ведь надоел уже. Дай человека послушать.
Клепиков совсем развеселился.
— Ха, нашли кого слушать! У Фимки вечно сказки в башке. Врет он про дядю. Выдумывает. У него этот дядя кем только не был: то знаменитый шахтер, друг Стаханова, то гарпунщик — бьет китов, то артист. Теперь вот — летчик.
— Ну и что дальше? — спросил Фимочка, а у самого губы задергались.
— А то, — продолжал хохотать Клепиков, — что никакой он не гарпунщик, и не артист, и не летчик, а парикмахер. Вот. Я знаю. В письме вычитал. Летчик! Может, он на своем помазке на Памир летает? Как баба-яга на метле…
И Клепиков показал, как Фимочкин дядя летит на помазке.
Это у него очень смешно получилось, но никто не засмеялся. А Фимочка с головой забрался под простыню.
Запись шестая
Пашка Шиман лежит огорченный и несчастный — к нему дружно возвращаются стихи, которые он посылал в редакции. Никто их не напечатал. Пашка молчит об этом, но мы, видя казенные конверты и его унылое лицо, без слов обо всем догадались.
Ванька Боков сидит на койке, вертит круглой головой и переживает за Пашку.
— Им-то что, тем, которые в журналах. Наплевать им на все. Сидят да отсылают письма обратно. Жмоты. Жалко им хоть один стишок напечатать. Взять бы да пожаловаться на них.
— Кому?
Ванька хмурится, произносит решительно:
— А хошь в Верховный Совет, Михаилу Ивановичу Калинину.
Ленька Рогачев удивленно поднимает брови:
— Ого, куда хватил! Там, наверное, поважней дела есть.
Ванька сердится.
— А это разве не важное? Кто им дал право, этим всяким в журналах, обижать больного, а? Их письма, может, хуже любой хвори действуют.
Ленька смеется, а Ванька обижается. Он ложится, отворачивается и бубнит:
— Тоже мне, друзья-товарищи…
Зато у Клепикова — праздник. Прямо-таки раздувается от удовольствия: крепко утерли нос Пашке. Теперь, авось, поменьше будет задаваться и корчить из себя знаменитого поэта. А то смотри-ка, совсем Пушкиным заделался!
Он то и дело поглядывает на Пашку, поджидая, когда тот обернется к нему. Тогда Клепиков моментально строит зверскую морду и выпаливает сипло: «Греки, вперед!», «Итальянцы, назад!», «Чехи, на бой!», «Гроб фашисту!»