— Ну-ка, отдай! Ты слышал, что Надежда Ивановна сказала? Отдай!
Ванька выдохнул тихо:
— Не надо… Не дам… Для малых моих… Не украл ведь… Саньша вот орехов купил…
Подошел Сюська — привез из купалки Пашку Шимана.
— Что вы уговариваете его? Возьмите и все. Вот так.
И рванул мешочек. Он распоролся, и все, что там было, с шумом сыпанулось на пол, покатилось в разные стороны.
Сразу стало тихо. Надежда Ивановна гневно обернулась к Сюське.
— Что вы наделали? Кто вас просил?
Ванька, зарывшись в подушку, плакал, а Сюська хоть бы бровью повел.
— Ну, дети! Совсем пораспустились. Старших не слушают, делают, что хотят. — Взялся за Ленькину койку. — Собирайся в купалку.
Ленька вдруг произнес:
— Не поеду! Не хочу, чтоб вы меня везли! — И ухватился одной рукой за тумбочку, другой — за оконный переплет.
— Чего еще выдумал? — Нахмурился Сюська. — Живо отцепляйся.
— Не поеду, поняли? Не поеду!
Сюська несколько секунд молча смотрел на Леньку, не понимая еще, что вдруг с ним случилось. Но вот по его щекам пошли бордовые пятна.
— Ну и лежи. Ишь, чем обидел! Меньше устану, таская вас.
И шагнул к моей койке. Не знаю, как случилось, но я тоже ухватился за тумбочку. Сюська совсем рассердился и рванул койку. Тумбочка с грохотом упала, но я уже успел зацепиться за Ленькину койку, и мы вместе покатились к противоположной стене. Сюська сгоряча потащил было нас по коридору, но за нами тронулись Ванькина и Пашки Шимана койки.
Никто не заметил, когда и откуда появился Сергей Львович. Он остановил Сюську за плечо, тихо произнес:
— Идите отсюда.
Тетрадь третья
Запись первая
Утром, только-только взошло солнце, меня разбудили выстрелы. Они гремели то далеко за городом, то близко, казалось, совсем рядом. Били орудия. Били зло, торопливо, будто соревнуясь друг с другом.
Я и те, кто проснулся, конечно же, сразу глаза к морю: что там, не идет ли снова эскадра?
Мишка Клепиков, едва продрав глаза, заорал радостно:
— Вот жарят! Неужели опять маневры?
Но море было пустынным, светлым и веселым, а выстрелы по-прежнему гремели зло и торопливо, не стихая ни на минуту.
И вдруг я увидел! Увидел высоко в небе два блестящих самолетика и вокруг них десятки белых дымков.
— Ребята, — крикнул я в восторге, — глядите вверх! Воздушные маневры!
Самолеты шли почти рядом, не отставая и не перегоняя друг друга, шли медленно и прямо, будто по линейке, совсем, казалось, не обращая внимания на разрывы снарядов. Неожиданно один из них, тот, что летел вторым, густо задымил и резко отвернул вправо.
— Наверное, тоже завесу пустит, как те торпедные катера, — произнес недовольно Пашка Шиман. — Что за привычка: чуть что интересное, так начадят — света не увидишь.
Но самолет уходил назад, волоча за собой черный хвост. И снижался. Сначала будто нехотя, потом все быстрее и быстрее, пока не скрылся за горизонтом.
— Ух ты! — восхищенно выдохнул Клепиков. — Как взаправду! Делает вид, что подбили. Вот вытворяют, вот ловкачи! А первый-то вон уже где! Летит, хоть бы хны.
Мы недосмотрели, куда полетел первый, все так же сопровождаемый дымками разрывов. На веранду, с грохотом распахнув дверь, вбежала няня. Бледная, со сбитой на сторону косынкой, с широко раскрытыми глазами, она крикнула тонко и тоскливо:
— Дети!.. Милые мои… Война! — И зарыдала, закрыв лицо руками.
Мы не поверили. Кто-то хохотнул, кто-то отпустил шутку: «Спятила тетка — выстрелов напугалась!», кто-то цыкнул: «Перестаньте», кто-то включил радио. Раздался суровый голос диктора. Он говорил о том, что на Советский Союз напали фашисты и что дан приказ Красной Армии разбить и прогнать их.
На минуту — тишина. Услышали шум волн и шелест листьев. Я — стук своего сердца.
Пашка Шиман вскакивает на локти:
— Братцы, война! Ух, и зададим мы теперь фашистам! Допрыгались, гады. Теперь сполна получат!
Мишка Клепиков вертится на койке и никак не может поверить.
— Неужели правда? Неужели это сейчас наши фашиста сбили? Вот здорово! Вот молодцы зенитчики! А я-то думал — маневры!
— Маневры! От таких маневров не одному еще фашисту живот скрутит. Белофинны уже попробовали. Если бы мира не запросили, то наши до самых Хельсинок добрались бы.
— Это верно, — сказал Ванька. — Мне папаша говорил: русские — добрые люди, а коли их затронет враг — держись. Живо шею посвернут. Кому хошь. А фашистам и подавно.