Захлопывая дверь старого трёхэтажного здания, где меня и других обучали быть серой, безжизненной массой, я попала в сумеречное открытое пространство школьного двора. Не раздавалось ни звука, все шумные школьники уже давно разбежались по домам. Я прошла вдоль покосившегося забора, за которым даже в сумерках отчётливо выделялся силуэт недостроенного здания торгового центра, которое никогда не будет достроенным. Осторожно обходя открытые канализационные шахты, с которых уже давно были сворованы люки и сданы на металлолом, я пошла по разбитому асфальту. Вдалеке уже виднелась серая, блочная девятиэтажка, в которой я жила с момента своего никем не желанного и не запланированного рождения.
Еле волоча ватные ноги, я вышла из заплёванного лифта и подошла к двери квартиры номер шестьдесят шесть. Холодными пальцами я вынула ключи из бокового кармана потёртого рюкзака. Сегодня вечером я пришла со школы домой позже обычного – была моя очередь дежурить в классе. Мне пришлось подметать и мыть полы с другой девчонкой после окончания уроков и ухода давно осточертевших мне ублюдков – одноклассников. Эта же низкорослая одноклассница меня пока не раздражала, она у нас недавно, излишне правильная, но не злая. Она с рождения жила в селе, теперь переехала к тётке в наш безликий город. До темноты мы с ней сидели на изуродованных матерными надписями партах и говорили ни о чём. Ей как и мне не хотелось идти после школы домой, потому что в тесных и неуютных квартирах нас никто не ждал. Не было желания идти в свою гробоподобную многоэтажку и жрать пресную перловку на ужин среди холодных стен с выключенным отоплением.
Когда я зашла в квартиру, моей матери к счастью ещё не было дома – вот уже несколько дней подряд она не приходит раньше полуночи. У неё новый трахарь: жирный, плешивый и ужасно картавит, но видимо состоятельный, потому что уже пару раз возил её в бар не для рабочей гопоты. Я думаю, при его деньгах можно было бы себе и получше бабу найти. Ну что ему может дать эта истеричная, стремительно стареющая шалава, которая сгноила моего отца и к тому же два месяца назад потеряла работу из-за пьянства? Вот и опять она бухать зачастила, но вроде бы ещё ничего из дома не выносит, наверное, трахарь пока всем угощает.
Дико хотелось есть, но кроме пыльных сухарей в тряпичном мешочке и перловой крупы в кухонных шкафах ничего не было. Старый холодильник был вовсе отключен. Я снова заматерилась на всю кухню, устав бороться с идиотской привычкой базарить с самой собой вслух. От давящего меня изнутри отчания я уставилась в темноту кухонного окна. По грязному стеклу забарабанил град.
Внезапно, какой-то непонятный шорох за спиной напугал меня, и я резко повернулась назад – под раковиной, до сих пор мной не замеченный, на полу стоял чем-то наполненный пакет. Любопытство тут же взяло верх надо мной, и я раскрыла его.
И в этот момент от удивления у меня расширились уставшие глаза – в пакете, отчаянно давя друг друга, лежали ещё живые рыбы. Тяжело дыша, изо всех сил растягивая свои жабры, словно сломанные веера, они скользили по серебристой чешуе друг друга и старались подпрыгнуть как можно выше, чтобы выбраться из полиэтиленового, засушливого плена. Я наклонилась, вглядываясь в их обречённые рыбьи глаза, в их агонизирующие, всё ещё подвижные рты.
Они хотели жить.
Вдруг одна из крупных рыб сверху, собрав последние силы, резко подпрыгнула на сантиметров десять, напугав меня.
Я ненавижу людей! Я желаю им всем сдохнуть в муках! Я не испытываю к ним никакой жалости!
Я хочу спасти рыб.
Не особо задумываясь и анализируя, я торопливо понесла пакет в ванную комнату и на полную выкрутила тугой кран с холодной водой. Я заткнула сток чёрной пробкой, вынула рыб из пакета и стояла несколько минут как сомнамбула, созерцая переливание цветов на чешуе в воде, наполняющей ванну. Сразу же рыбы ощутили приближающееся спасение, с каждой секундой сильная струя воды придавала им силы. Совсем скоро они обосновались в наполненной ванной и уверенно двигали плавниками под водой, словно их жизням больше ничего не угрожало.
Меня вернул в реальность пронзительный звонок в дверь. Побежала открывать. Увидела на пороге в жопу пьяную мать с перекошенным лицом, на котором растёрлась её шлюховатая губная помада. Я ей ничего не сказала, заходя в зал и сдерживая гнев, оставляя мать одну в прихожей, с огромным трудом снимающую грязные сапоги – это почти ежедневный её ритуал с тех пор, как отец повесился.
– Олька, почему вода шумит в ванной? – запищала она.
Меня наполняли ярость и нескрываемое презрение к ней.