Взошла луна. Я почти выл от голода. А дон Кармело всё не возвращался, и я не знал, что мне делать. От цыганских костров доносились запахи вкусной пищи. Потом костры залили; начались танцы. Все цыгане собрались на вытоптанном пятачке на лугу и стали хлопать в ладоши и бить чечётку.
Все тут расхаживали в экзотических одеяниях: женщины — в широких юбках со множеством оборок и блузах с широкими многослойными рукавами, волосы они забирали под яркие шарфы и ленты; мужчины красовались в шёлковых рубахах и тесных, облегающих брюках — суконных[19] или кожаных. Один цыган сидел на стуле, лениво перебирая струны гитары. И вдруг — он ударил по струнам, и в тот же миг я увидел дона Кармело: он выскочил в круг, встал чуть боком и замер, прищёлкивая пальцами. Скоро напротив него, почти вплотную, встала молодая красавица-цыганка, юбки её колыхались, а лицо было гордо и неприступно. Она медленно подняла руки над головой, тоже прищёлкнула пальцами, и они начали танцевать — вместе, но не касаясь друг друга. Мне их движения напомнили брачные танцы двух прекрасных птиц или диких лесных зверей. Все остальные смотрели молча, лишь щёлкали пальцами, хлопали и изредка что-то хрипло выкрикивали на своём языке.
Танцоры двигались удивительно красиво — в лунном свете, в снопах искр и в красноватых отблесках догорающих костров... Но мне было не до красот: я умирал от голода.
Когда танец окончился и в круг вышли другие цыгане, я нашёл дона Кармело и попросил у него что-нибудь поесть. Он отвесил мне такой подзатыльник, что у меня зазвенело в ушах.
— Сейчас ещё получишь, — прошипел он. — Сразу есть расхочется.
У костра, где варили пищу, он подхватил полено и угрожающе двинулся на меня.
— Не трогай арапчонка, — посоветовала ему хорошенькая юная цыганка. — Побереги силы для танцев.
Дон Кармело отбросил полено.
— Учись красть еду, как цыгане делают, — сказал он мне. — Не брезгуй красть, и я обучу тебя куче полезных приёмов. А побоишься — сиди голодным. Тут жратву на блюдце не подадут, это я тебе обещаю.
Я не верил своим ушам, но, похоже, не ослышался: он действительно считал, что надо промышлять воровством! Я понуро побрёл туда, где отдыхали наши мулы, устроил себе лежанку под деревом и кое-как заснул, несмотря на протестующее бурчанье в животе.
Однако на следующий день я осознал, что, если я не хочу околеть от голода по пути в Мадрид, мне придётся последовать совету дона
Кармело. За всю дорогу он не давал мне ничего, кроме редкой сухой корки или уже обглоданной косточки, оставшейся от его собственной трапезы.
Как же мне выжить? Я вырос в городе, в господском доме, где обо мне заботились и где меня, как я теперь понимаю, любили. Никогда прежде я не знал ни голода, ни холода, ни подобного небрежения. Весь смысл существования дона Кармело сводился к пению и танцам у цыганских костров после захода солнца — а не случалось табора, так он находил цыганскую таверну в каком-нибудь городке и предавался радостям жизни. Уж не знаю, как у него хватало сил идти целый день, а потом плясать до полуночи. Верно, он был железный. Что до меня, я и вправду научился красть фрукты и капусту, а как-то раз мне посчастливилось найти на дороге буханку хлеба, выпавшую из тюка прошедших здесь раньше путников, и я жадно, всухомятку, съел её до последней крошки. Но вот прокрасться на луг и подоить корову или овцу, как делал дон Кармело, я попросту не умел, как не умел поймать горлицу или курицу и одним движением свернуть ей шею.
А уж как ставить силки{10} на кроликов, я и вовсе не знал.
Но недаром говорится, что нужда — лучший учитель. Я вскоре приноровился засыпать мгновенно, едва мы распрягали мулов: падал на землю около животных — неважно, за околицей деревни или на постоялом дворе — и проваливался в сон. А потом, ещё затемно, просыпался и шёл в ближайшую церковь просить подаяние. Я сидел на ступенях Божьего храма и просил о милосердии — ведь этим не гнушался и брат Исидро. Утренняя проповедь смягчала сердца, возвышала души, и многие люди бросали мне в протянутую руку монетки, которых иногда хватало, чтобы купить хлеба на весь день. В неудачные дни я просто стучался в двери и просил незнакомых людей дать мне хоть какой-нибудь еды. Думаю, мой тогдашний вид мог растрогать кого угодно: худой, как тростинка, в лохмотьях, да порой ещё и с кровоподтеком, потому что на тумаки дон Кармело не скупился.
Проснувшись, цыган часто жарил себе птиц на вертеле или разогревал над костром целую колбасу, так что ароматный жир, шипя, капал в пламя. После завтрака дон Кармело принимался кормить мулов и навьючивать на них поклажу — это он всегда делал очень тщательно. Я же возвращался с тёплым, только из печки, хлебом, а иногда и с парой яиц, которые выпивал сырыми.
19
19. Сукно — шерстяная ткань с ворсистой поверхностью. Производство сукна из шерсти основано на способности шерстяного волокна сваливаться с другими волокнами.