— Как бы я хотел тоже научиться писать красками, — выпалил я, позабыв, что дал себе зарок на эту тему больше не говорить.
— Было бы чудно! — воскликнула хозяйка. — Жаль, это невозможно. В Испании существует закон, который запрещает рабам заниматься изящными искусствами. Ремёслами — пожалуйста, но не живописью. Но ты не горюй! И отойди, а то слёзы попадут на ткань и останутся следы. Я знаю, что ты любишь краски, Хуанико. Хочешь помогать мне выбирать нити для вышивки? А я попрошу дона Диего, чтобы он отдал этот комод в твоё полное распоряжение.
Донье Хуане Миранде я поверил. Ведь она — не только жена одного великого художника, но и дочь другого. Ей ли не знать этих правил?
Вот, значит, почему я никогда не научусь рисовать, никогда не перенесу то, что вижу, на холст! Я загрустил, но раб должен принимать свою участь со смирением. Видит Бог, я был счастлив в доме Мастера и чувствовал, что приношу пользу, что меня ценят. Свобода? Я познал цену свободы по дороге в Мадрид. Мне, чернокожему мальчишке, она обошлась слишком дорого. Поэтому запрет на занятия искусством я тоже воспринял смиренно. Пока тащил тяжеленный комод по коридорам в мастерскую, я даже успокоился. Ведь дон Диего отверг мою просьбу не по своей воле. Таков закон.
Мы начали готовить жильё для подмастерьев. Вызвали плотника, и он выгородил два помещения, сколотив стенки на заднем дворе, на пустой конюшне. Плотник оказался весёлым парнем и всё время напевал, пока рубил и пилил. Через несколько дней две уютные комнатки уже ждали постояльцев. Там стояли широкие деревянные лавки для спанья и крепкие запирающиеся сундуки, где ученики Мастера могли держать свои пожитки. Мне тоже захотелось иметь такой сундук, но про меня никто не вспомнил, поэтому я решил, что рабам иметь свой скарб запрещено. И опять я не стал долго размышлять о своей доле, а занялся делами более насущными.
Ученики, естественно, оказались белыми, свободными людьми, а не рабами, но целиком и полностью подчинялись Мастеру. Они были обязаны его слушаться, совсем как я. На самом деле я пользовался даже большей свободой, поскольку уже стал в этом доме своим. Дон Диего мне доверял и открывался мне — когда улыбкой, когда взглядом. Мы понимали друг друга. Подмастерьев же он держал на расстоянии, общался с ними формально и строго. Мы все, и раб и ученики, называли его Мастером, поскольку в этом слове заключено много смыслов: учитель, знаток своего дела, господин... Мы относились к Мастеру с великим почтением.
Одному из подмастерьев было шестнадцать — лишь на несколько лет больше, чем мне. Круглолицый, розовощёкий, голубоглазый, светловолосый, с широкой невинной улыбкой. Звали его Кристобаль. Отец его, резчик по дереву, работал для храмов. Сперва мы решили, что Кристобаль добряк и простак, но вскоре убедились, что он себе на уме и не так прост, как кажется. Недаром отец отправил его к другому мастеру, а не взял к себе в ученики, чтобы продолжить семейное дело.
Кристобаль оказался вруном и воришкой. Он крал вещи и делал так, чтобы подумали, будто виноват я. Однако Мастер устроил на него засаду и, изобличив, пригрозил, что если это повторится, Кристобаля отправят домой к отцу на хорошую порку. После этого обидчик оставил меня в покое, только иногда щипал исподтишка или ставил подножку.
Однажды Кристобаль украл кусок лазурного шёлка. Я надеялся, что для Мастера это окажется последней каплей и он выдворит вора вон. Но нет! Кристобаля всего-навсего оставили без ужина! Руку Мастер ни на кого не поднимал, никогда. Думаю, он терпел выходки Кристобаля, поскольку тот уродился ещё и замечательным рисовальщиком. Он умел делать наброски почти мгновенно, схватывая полёт птицы или прыжок кошки за парящим в воздухе пёрышком, и передавал движение двумя-тремя штрихами — абсолютно точно. Когда он рисовал портреты, сходство тоже получалось разительным. Я только диву давался: и откуда такое мастерство в столь юном возрасте?
Однажды вечером, после ужина, мне довелось услышать разговор дона Диего с женой. Мастер потягивал из бокала рубиновое вино и заедал изюмом. Говорили о подмастерьях.
— Отправь его домой, — убеждала хозяйка. — Я из-за него всё время беспокоюсь, боюсь, что он и девочек может обидеть.
— Детей он не тронет, — уверенно, но мрачно сказал Мастер. — Они расплачутся, покажут на него пальцем. Этот хитрец такого не допустит.
— Мне он не нравится, — настойчиво повторяла донья Хуана Миранда.
— Мне тоже. Но талант у него несомненный.
— А второй ученик? Альваро?
— Хороший мальчик. Послушный, воспитанный, правильный. Одна беда: художника из него не вырастить. Разве что неплохого копииста{15}.