— Пакита, ты растёшь не по дням, а по часам, — сказал он ей однажды. — Пожалуй, пора искать тебе жениха.
Девушка ахнула от неожиданности, просияла и смутилась.
А Мастер продолжал, не обращая внимания на смену её эмоций:
— Напишу-ка я твой портрет и отправлю в Португалию, у нас там есть дальние родственники. Хорошо бы выдать тебя замуж в Португалию. Уж очень я люблю тамошние вина.
Сказав это, Мастер принялся невозмутимо чистить апельсин. Хуан Батиста уронил ложку и надолго скрылся под столом, пытаясь её найти, а Пакита то подносила бокал к губам, то ставила обратно, не отпив ни глотка.
— Приходи в мастерскую завтра к девяти утра, — велел дочери Мастер. — Непременно в коричневом платье. Начнём портрет.
— Хорошо, папа. — Девушка не перечила, но в глазах у неё вскипели слёзы.
Мастер же еле заметно улыбнулся в усы, и я задумался: знает ли он о том, что происходит у него в семье?
Утром Мастер сделал несколько беглых набросков, а потом велел Паките надеть перчатки, набросить на голову тёмную накидку и взять в руки чётки с веером.
Разумеется, позировала она не весь день и даже не каждый день. Одновременно, к моему ужасу, влюблённые удвоили свой пыл: их встречи участились, а записки так и летали взад-вперёд. Пакита оказалась на редкость изобретательна и умудрялась бегать на свидания в картинную галерею так, что об этом не ведала даже родная мать. Когда же свидание по какой-то причине было невозможно, я носил от одного к другому красный цветочек: то в молитвенник заложу, меж страниц, то спрячу в носовом платке.
Портрет тем временем продвигался, но я видел, что Мастер всё откладывает, всё не начинает писать лицо. И округлый лоб, и большие глаза, и линию носа он пока сделал углём. Несколько раз подступался к лицу с палитрой и кистью — и тут же озадаченно вздёргивал брови и качал головой. День за днём в центре картины оставалось белое пятно, а Мастер продолжал искусно выписывать руку в перчатке, нежные формы тела под коричневой тканью и мягкие, точно пух, волосы. Пока Пакита позировала, я пристально всматривался в её черты, и вдруг увидел то, что видел Мастер. Я понял, почему он никак не примется за лицо. В глазах у девушки таился страх, да и губы чуть подрагивали, словно она пыталась скрыть свои опасения.
Однажды он отложил палитру и, отпустив дочь, сел у окна. Внизу, по дворцовому двору, ходили люди. Я прибрал в мастерской и отправился отмывать краску с тряпиц, поскольку Мастер не терпел грязных, заскорузлых тряпок. По пути на кухню меня перехватила Пакита и, сунув мне в руку сложенный в несколько раз листок, прошептала:
Инфанта Маргарита Тереза
Дама с веером
— Хуанико, постарайся передать ему это до начала службы в часовне.
Не успела она упорхнуть в комнату матери, как на пороге мастерской появился дон Диего.
— Что это у тебя в руках, Хуанико? — спросил он, протягивая руку. — Вон там, среди тряпок?
Похоже, он услышал наш разговор. Ослушаться Мастера я не смел и, скрепя сердце, протянул ему послание Пакиты. Он развернул листок и оттуда выпал красный цветочек. Мастер сам наклонился за ним, подобрал и, рассмотрев цветок внимательнейшим образом, положил его во внутренний карман камзола.
Когда он ушёл обратно в мастерскую, я растерялся: идти или не идти следом? Но он окликнул меня:
— Хуанико, загляни сюда.
Он стоял у окна с письмом в руках — видимо, уже прочитанным.
— Она не знает, как пишется слово «часовня», — произнёс он. — Обмакни-ка в красную краску самую тонкую кисть.
Он исправил ошибку, вывел на полях свой вензель — большую букву В, — чтобы обозначить, что прочитал письмо, и отдал мне.
— Скорей беги к Хуану Батисте, — велел он. — Бедняга, верно, с ума от тревоги сходит. И часто они встречаются в галерее?
— Да, Мастер. Но Пакита там не одна, — поспешно добавил я, надеясь смягчить отцовский гнев. — Я всегда за ней присматриваю.
— Король попросил меня заняться этой галереей, — задумчиво произнёс Мастер. — Видимо пора, раз туда никто, кроме влюблённых, не заглядывает. Ведь это всё-таки музей, а не дом свиданий. Так, погоди. Я забыл вложить её талисман.
Он достал из кармана цветочек, уже изрядно поникший и помятый. Аккуратно расправив бархатистые лепестки, Мастер долго смотрел на цветок, а потом взял палитру и стал понемножку подмешивать белую краску в густо-красную, в кармин, пока не добился точного оттенка. Четыре лёгких, уверенных штриха — и на полях письма заалел цветок, как живой.