— Я — раб, — признался я брату Исидро. — Меня зовут Хуан де Пареха. Моя хозяйка — донья Эмилия де Сильва Родригес.
— Я наведу справки, — пообещал монах. — И позабочусь о собачонке. А ты уж лежи, не вставай. Ты такой слабый — ещё простудишься ненароком.
Он перемыл миски и ложки и, положив их обратно в большой кожаный мешок, взвалил его на плечо. Потом подхватил на руки Тото и зашагал прочь. Я услышал, как захлопнулась за ними входная дверь.
Я начал молиться, но не успел произнести и пары слов, как меня сморил сон.
Через несколько дней брат Исидро сообщил, что меня — вместе со всем хозяйским имуществом — унаследовал живущий в Мадриде художник, дон Диего Родригес де Сильва Веласкес.
ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой я готовлюсь к путешествию
Не успел монах принести эту весть, как в дом явился судья-магистрат — высокий суровый человек средних лет в камзоле[13] из чёрного бархата. На груди у него висел внушительный медальон на толстой золотой цепи. Раб — мальчик моего возраста с чернильницей и пером — шёл следом и опасливо зыркал круглыми чёрными глазищами, точно боялся сделать неверный шаг и пролить драгоценную чёрную жидкость. Замыкал процессию кривоногий секретарь с тяжёлым фолиантом в кожаном переплете. Перепробовав несколько стульев, магистрат уселся, велел придвинуть столик и водрузил на него свой фолиант для описи имущества.
— Бобо, можешь поставить чернильницу на стол. Вот туда. По моей команде окунёшь перо в чернила. Нет, ещё рано. Я ещё не собрался с мыслями, не обдумал, в каком порядке описывать.
Тут, робко поклонившись, брат Исидро отважился вставить слово: — Ваша милость, соизвольте занести в опись мальчика Хуанико. Я хочу отвести его в монастырь, подлечить и подкормить перед дорогой.
Магистрат метнул на брата Исидро сердитый взгляд.
— Когда я буду готов занести в реестр имя и описание раба, я это сделаю. И ни минутой раньше, — провозгласил он. — А пока, чтоб он не болтался тут зря, пускай носит книги из библиотеки. Каждую книгу надо сверить со списком, который приложен к завещанию дона Басилио Родригеса, да пребудет душа его в вечном покое.
— Да, но... — заспорил монах. Однако магистрат осадил его взглядом и поднял руку, чтобы упредить любые возражения.
Едва волоча ноги от слабости, я принялся таскать из библиотеки книги — сколько мог унести за раз. И всё утро магистрат описывал их и сверял с завещанием хозяина. У брата Исидро имелось множество своих дел, поэтому он ушёл, пообещав вернуться за мной позже. Когда соборные колокола пробили полдень, я уже не чаял увидеть его румяное морщинистое лицо. Я привязался к старику даже больше, чем к покойным хозяевам.
Наконец магистрат удовлетворенно вздохнул, посыпал песком свежие чернильные записи[14], захлопнул свою книгу и, поднявшись, направился к двери. Кривоногий секретарь и мальчик-раб потянулись следом. Когда ворота за ними закрылись, я с трудом доплелся до своей каморки и рухнул на топчан.{6}
Брат Исидро появился уже в сумерках. Он принёс мне хлеба и сыра. Ещё он принёс плащ, который какая-то богатая дама сбросила ему со своего плеча на благотворительные нужды. Я обрадовался и тут же в него завернулся, поскольку — несмотря на тёплый день — меня снова бил озноб.
— Поживёшь пока в монастыре, брат-настоятель{7} уже дал согласие, — сказал мне монах. — Мы не позволим тебя забрать, пока ты не оправишься окончательно. А то знаю я этого магистрата и прочих чиновников. Вроде ничего худого не делают, никаких жестокостей не замышляют, но не понимают при этом самых простых вещей. Видят перед собой чернокожего мальчика и знают одно: это раб, и он должен работать. Они не видят то, что вижу я.
Так говорил брат Исидро, меря узкие улочки Севильи ногами в грубых сандалиях, а я с трудом поспевал следом.
— Что же вы видите, брат Исидро?
Подыскивая слова для ответа, он даже замедлил шаг.
— Я вижу человека. Ребёнка. Человеческое существо с душой. Дитя Божье, сотворённое по Его образу и подобию. Скажи, ты уже ходил к первому причастию?[15]
— Да-да! Конечно! — гордо ответил я. — Я причащался, спасибо моей хозяйке. И к мессе я с ней всегда ходил. Каждый день.
Я сказал это и заплакал, поняв, что ни хозяйку, ни хозяина, ни дома, где я прожил всю жизнь, мне уже никогда не увидеть. По моим щекам катились тяжёлые, крупные слёзы. Услышав, что я шмыгаю носом, брат Исидро обернулся и неуклюже похлопал меня по плечу.
13
13. Камзол — мужская одежда длиной до колен, сшитая в талию, иногда без рукавов. Камзолы появились во Франции в первой половине XVII века; в XVIII веке получили распространение в других странах Западной Европы. Камзол делался из сукна, шёлка, бархата, украшался вышивкой, галуном, пуговицами.
14
14. Песок, обычно мелкозернистый, использовался для подсушивания чернил до изобретения промокательной бумаги: его хранили в особой песочнице и посыпали им написанное.
15
15. Причастие, евхаристия (греч. «благодарение»), — главнейший признаваемый всеми христианскими вероисповеданиями обряд; у православных, католиков, лютеран, англикан — таинство, при котором верующие христиане вкушают Тело и Кровь Иисуса Христа и таким образом соединяются с Богом. Святое причастие составляет основу главного христианского богослужения, литургии.