— Ну, будет, будет, — произнёс он. — Давай-ка лучше повторим по дороге молитвы. Это тебя, бедного, утешит. Идти-то придётся далече — монастырь наш не близко, за городом. Но оно и лучше: я пока, неделю-другую, не скажу магистрату, где ты есть. Я это умею, когда надо: прикидываюсь глухим да немым. Бог простит меня за этот обман. Я же не буду лгать. Просто не стану попадаться магистрату на глаза. Радуйся, Мария, благодати полная! Молись о нас, грешных...
Бормоча молитвы, мы двигались всё вперёд и вперёд, через рытвины и колдобины, и любезные сердцу слова грели и помогали идти, даже когда я спотыкался о камни... И вот, наконец, брат Исидро дёрнул за верёвку, свисавшую с монастырских ворот.
Внутри оказалось суматошно: дети всех цветов кожи сновали туда-сюда меж калек, стариков, больных и разного зверья. Ко мне тут же подскочил Того, и я наклонился его приласкать — тощего, но вымытого и расчёсанного. Брюхо у него сыто круглилось.
Здешний уклад нисколько не соответствовал моим представлениям о монастырской жизни, которой надлежало быть размеренной, тихой и благостной. Вскоре я узнал, что этот монастырь действительно сильно отличается от других святых мест и похож скорее на приют. Братья-монахи были очень бедны, а всё, что им удавалось добыть, тут же щедро раздавалось сирым, убогим и позабытым страдальцам Севильи — неважно, людям или зверям. Будь я тогда способен к логическому рассуждению, наверняка бы сообразил, что меня, немощного и бесполезного раба, вряд ли пригрел богатый монастырь, где братья заняты учёными трудами, где денно и нощно переписывают и украшают картинками Священное Писание и возносят молитвы Богу. По счастью, в доме у Господа нашего много келий,{8} и у всякой кельи — своё назначение.
Едва мы вошли, на брате Исидро тут же гроздьями повисли ребятишки; его обступили старики и старухи с клюками и костылями; сзади напирали облезлые ослики и блохастые собаки. Все они чего-то требовали, и монах, потеряв терпение, позвал на помощь своих собратьев. Они подоспели — в таких же простых рубищах, как и он сам, — и тут же освободили его от мешка с хлебом.
— Встаньте в очередь, не толкайтесь, — велел страждущим брат Исидро. — Всем хватит, хвала Господу нашему, всем хватит!
Толпа чудесным образом превратилась в подобие очереди. Я держался возле брата Исидро, и он взял меня в помощники: делить хлеб. Мы с ним ломали буханки на куски и раздавали несчастным калекам, а другой брат-монах наливал в деревянные плошки бульон. Так и ели: кто макал хлеб в бульон, кто крошил, а скотине мы дали сухие корки и кинули псам по косточке — поглодать.
Мы с братом Исидро поели позже, у него в келье, а пока мы ели, ещё один монах раздавал людям мешковину и тряпьё и устраивал их на ночлег.
Благословив нашу трапезу и вознеся благодарственную молитву, брат Исидро сказал:
— Мы делаем всё, что можем: даём им кров на несколько дней и молимся за всех сирых и убогих. Господь милостив, поэтому из города мы всегда приносим полные мешки подаяния. Детей стараемся устроить учениками и подмастерьями к ремесленникам, стариков и калек оставляем при монастыре, помогать по хозяйству. И за милостыней их посылаем, конечно. Бывает, они пропадают, не возвращаются. Бросит им кто-нибудь монетку, разживутся буханкой хлеба — и поминай как звали. Но мы никого не судим. И делаем для них, что можем, — повторил он и откусил от своей затвердевшей ржаной горбушки.
— Жалко, что мне нельзя остаться с вами насовсем, — воскликнул я.
— Конечно, жаль. Но тебя должны отправить в Мадрид.
Я вздрогнул, вспомнив о неведомом будущем.
— Мадрид — хорошее место, — успокоил меня монах. — Главное, держи в чистоте свою душу, не дай загрубеть сердцу, и ты всегда и везде сможешь делать людям добро. Мир жесток, и добро, которое мы делаем, ему ох как нужно.
— Но я всего лишь раб... слуга... — произнёс я, сокрушаясь о своей участи.
— Мы все — слуги, — возразил брат Исидро. — Разве мы не служим Господу? Во всяком случае, должны служить. И стыдиться тут нечего. Это наш долг.
В ту ночь я спал на его лежанке — на голых досках, даже без тюфяка. Но он укрыл меня своим плащом, а утром разбудил, зайдя с хлебом и кусочком сыра ко мне в келью.
— Сегодня ты останешься здесь, помогать братьям, — сказал он. — Брат-настоятель назначил тебя приглядывать за детьми. И набирайся сил. Для долгого путешествия нужно побольше сил.
Тогда я пропустил этот совет мимо ушей, но не единожды вспомнил его позже, по пути в Мадрид, куда меня отослали с цыганом, погонщиком мулов.