По дороге беспрестанно обсуждали, как пойдут к царю, что скажут, что он, может быть, ответит. Потом запели. Под пение верных подданных государя я шла и думала, что, быть может, смогу завтра попросить его не слушать предсказаний в день смерти Столыпина. Вероятность этого была, конечно, маленькой… но так хотелось верить в лучшее! Я разделяла общее воодушевление, как бы грелась в лучах общего оптимизма и чувствовала, как и сама его испускаю. В конце концов, если я даже и застряну насовсем в этой эпохе… если не смогу вернуть свой век… если уже не увижу свою милую служебную квартирочку… да совсем неплохо жить при Николае II, оставаясь простой работницей! Говорят, у рабочих квартиры в то время были четырехкомнатные и своя прислуга. Ну вот, значит, у меня все это будет. Плюс возможность пойти к царю-батюшке и лицезреть его лично!
Радостное возбуждение среди моих спутников, тем временем, нарастало. Им хотелось агитировать к участию в походе всех и вся. Всей толпой навалились на дворника, снег убиравшего: кажется, убедили. Потом пристали к извозчику, ожидавшему седока. Тот долго отнекивался, отмахивался, затем послал всех матом, подстегнул свою лошадку и уехал; в его сторону долго плевались, ругали жидом и предателем.
Потом возникла мысль зайти в галантерейный магазин, находившийся в паре кварталов от Пироговой. Кто-то сказал, что приказчики там ярославские, свои, почти родные и их надо непременно взять с собой завтра к царю. Магазин оказался закрыт. В него долго стучали, кричали – до тех пор, покуда оттуда не пригрозили послать за полицией. Кто-то сказал, что полиции мы не боимся, она тоже с нами пойдет, но его охладили. Ушли.
Было обидно. Всем хотелось еще пригласить завтра кого-нибудь к царю-батюшке.
Магазинов вблизи больше не было, зато обнаружился ресторан. Окна его горели. Через них можно было разглядеть богатую публику, пирующую как ни в чем не бывало.
– Ну, попили кровушки народной! – буркнул кто-то. – Теперь все! Прижмет вас царь к ногтю-то!
– Может, окна им побить? – спросил другой.
– Нет, нет! – закричало большинство. – Не хулигань. Арестуют, и кто тогда завтра пойдет?
– В этом ресторане наши парни есть, тверские – бросил кто-то. – Половой из нашего села.
– Айда к нему!
Все бросились к черному ходу: ломиться с парадного как-то стеснялись. Забарабанили в заднюю дверь, завопили… И, наконец, дождались того, что она открылась. На пороге был официант. Через секунду появился поваренок лет пятнадцати.
– Гришка! Сенька!
– Завтра с нами?
– Вместе? К царю! Ну!
– Все наши там будут!
– Тимоха, вон, даже с женой и детями пойдет!
– Я-то буду обязательно! – сказал официант.
– Да я бы тоже, только повар не велит! – ответил мальчик.
– Вы бы нашего повара уговорили!
– Так, тут что еще за сборище?..
С этими словами на пороге возник повар – видимо, тот самый. Был он средних лет, с холодным взглядом, щегольскими усами, тонкими чертами лица и еще чем-то таким во внешности, что показалось мне очень знакомым и очень располагающим.
– Спиридон Иваныч, это заводские! Они завтра к императору идут. И нас пришли позвать, – принялся объяснять поваренок.
– Их микадо подкупил, чтоб барагозили. А ты, дурак, и слушаешь, – ответил Спиридон.
– Никто нас не подкупал!
– Эй, ты там язык-то попридержи!
– Мы за государя-императора горой! А с микадой, может, сам ты и якшаешься?
– Ну, тихо!
– Коль не хочешь – не ходи. А парень сходит.
– Ну вот и не пойду! – ответил повар. – И его вот не пущу. Мне его родители доверили. И почем вообще я знаю, что там будет?
– Царь с народом поручкается! Вот что будет!
– Да не примет он вас! Прочь идите! Холоду напустите…
Еще несколько минут толпа препиралась с поваром, а я все смотрела на него и думала: почему же он кажется мне таким своим, таким симпатичным, таким знакомым?.. Почему-то ужасно хотелось узнать его, пообщаться, поговорить…
Неожиданно для самой себя я сделала шаг вперед:
– Спиридон Иваныч! Что ж это такое? Вы не русский? Не с народом? Все к царю идут: и заводские, и фабричные, и с Петроградской, и с Васьки, и с Выборгской…