Бездонные глаза Николая Александровича выражала всё самое доброе, самое лучшее, что только есть в человеке. Я не могла на него наглядеться… Но вдруг осознала: не время сейчас растекаться! Моему Государю остаётся жить всего несколько лет, а править – и того меньше. Россия на пороге катастрофы, и я призвана спасти её!
– Ваше Величество! – громко воскликнула я. – До охоты ли нынче?! Последние времена настают! Неужели Вы не чувствуете этого? Ваше Величество, прошу, выполните одну мою просьбу! Не вступайте в войну с Германией!
Глаза императора округлились.
– Да я и не собираюсь, – простодушно ответил он. – Ведь германский император мой кузен.
– И не надо, и не надо! И потом, и никогда! Даже если придётся вступиться за Сербию! Ни в коем случае! Запомните: иначе вы погибнете!
– Да о чём вы?..
Я не слушала:
– Ваше Величество! У меня есть ещё одна просьба! Если вдруг Вы против воли окажетесь всё-таки втянуты в импералистическую войну, если в Петрограде… Петербурге!.. вдруг начнутся беспорядки… если кто-то вам скажет, что выхода нет и что надо отречься… Не слушайте! Не отрекайтесь! Велите стрелять и держитесь за власть до последнего!..
– Кто вы?!
– Не ездите в поездах! Не берите на себя главнокомандование! – я судорожно пыталась припомнить, какие ещё ошибки Его Величество совершит и о чём его надо предупредить. – С Распутиным уж слишком не сближайтесь! Он позорит вас!
– Никто не давал вам права оскорблять святого старца, – нахмурился Николай.
– О, простите, Ваше Величество! Но просто вы не знаете того, что знаю я! Ещё немного, и злые языки начнут распространять о нём и о Государыне непотребные сплетни! А потом вы узнаете, что из-за него от Вас отвернутся даже самые преданные! Спросите у князя Юсупова, Государь! Прислушайтесь к Пуришкевичу!
Толпа, окружавшая нас, загудела, услышав эту фамилию. Царь смотрел растерянно, испуганно. Похоже, он не знал, что и ответить. Но, по-всему, я смогла зацепить его. Он меня слушает!
– Ваше Величество! Чуть не забыла! Ещё одна просьба! Это следует сделать сегодня же прямо! Молю вас: прикажите арестовать Владимира Ульянова!
Царь переглянулся с окружением.
– Но кто это?
– Опасный бунтовщик! Он хуже всех, даже хуже Желябова!
– Где-то слышал я это фамилию… – тихо сказал Государь. – Так… Ульянов, Ульянов… Он готовил покушение на отца!
– Так это брат его! Они там все опасны. Вся семейка.
– Велю разобраться… – сказал Николай Александрович. – Вы вроде бы похожи на безумную. Но что-то мне подсказывает, что это не так. Или не совсем так… Что-то есть в ваших словах… Ведь вы не бредите… Вы как будто правда что-то знаете!
– Да, знаю!
– Кто послал вас? – тут царь посмотрел мне в глаза.
Я ужасно растерялась и, сама не зная, как и почему, произнесла:
– Меня послал Иоанн Кронштадтский…
Царь вскочил:
– Так ведь он третий год уж, как умер!
– Оттуда… – шепнула я робко.
Вокруг все заахали…
А спустя мгновение грохнул выстрел.
Я вздрогнула и замолчала.
Раздался второй.
Первая моя мысль была такова, что стреляли в Государя. Но он, невредимый, забыл обо мне и метнулся к ограждению своей ложи. Я кинулась следом, поняв, что стреляли не здесь, а подальше, в партере, а, может, на сцене. Именно туда, вдаль и вниз, в сторону оркестровой ямы, был направлен взор царя. Туда же уставились штатские и военные, находившиеся поблизости. Кто-то визжал – я узнала одну из царевен. Перегнувшись через барьер, я смогла разглядеть лишь столпотворение возле первого ряда… И тут вспомнила! Бинокль! Он был в кармане!
Приложив бинокль к глазам, я обомлела.
В проходе у первого ряда, опершись об ограждение ямы, стоял бородатый мужчина в белом сюртуке с большим красным пятном. На моих глазах он грузно снял фуражку и перчатки, повернулся в мою сторону, совершил что-то похожее на крестное знамение… и с грохотом упал.
А возле него стоял Дмитрий Григорьевич с пистолетом.
– Столыпин! – крикнул кто-то, тоже, видно, применивший свой бинокль.
– Пётр Аркадьевич ранен!
Зал, на секунду застывший в молчании, загомонил так, как будто бы рушилось здание.
– Поймайте!
– Убейте!
Дмитрий Григорьевич бросился прочь. На моих глазах его схватили за фалды фрака, повалили между рядами и принялись избивать. Под вопли сотен женщин Спиридович подбежал к нему по креслам, вынул саблю…
А что было дальше – не видела.
– Сообщница, сообщница! – раздался крик над ухом.