Я никогда не думала, что музыка может причинять такую боль. Я думала, музыка — это просто так, для развлечения. Мне нравились несложные мелодии, и было скучновато, когда Костя ставил Баха или Бетховена.
Только сейчас я поняла, что такое музыка. Ведь это то, что происходит в душе, то, чего не выразишь никакими словами.
Я взглянула на Костю. Он сидел в ногах моей постели, упершись руками в колени и спрятав лицо в ладонях. Мне показалось, что он тоже плачет, и я вдруг поняла, как я его люблю и как мне его жалко. Никогда он не был со мной ласков, и я ему всегда грубила и не верила, что у нас могут с ним быть другие отношения. А сейчас я откинула одеяло и крепко прижалась к брату. А он натянул мне на плечи одеяло и обнял одной рукой, а другой вытер слезы с моих щек и подбородка.
И скрипки, как добрые волшебники, зазвучали тише, высокая волна горя ударилась о берег — и схлынула, и ей на смену пришла добрая, баюкающая мелодия. «Все будет хорошо, — говорила музыка. — Не надо отчаиваться. Уйдет горе, и на смену ему придет радость. Все будет хорошо…»
И я поверила.
Музыка кончилась. Костя встал и выключил проигрыватель.
— Ты что раскрылась? — сказал он. — Ну-ка, ложись быстрее.
Он укрыл меня одеялом до самого подбородка. В дверь позвонили. Костя пошел открывать.
— Как вы быстро! — сказал он.
— Мы на такси, — услышала я голос Женьки. — Ну как она? Сейчас Наташка ее живо вылечит. Она у нас профессор. Куда идти, старик, сюда?
— Нет, — ответил Костя. — Она в кабинете. Мы с ней обменялись комнатами.
Женьку я едва узнала — за то время, что я его не видела, он успел отрастить густую черную бороду. А его сестра мне сразу понравилась. Она была невысокая, худенькая, в очках. Нельзя сказать, что красивая, но сразу видно, что очень добрая и простая.
— Ты зачем бороду отпустил? — спросила я Женьку. — Тебе не идет. Ты на Бармалея стал похож.
— Это что еще за критика снизу? — возмутился Женька. — Болеешь — и болей, а мою бороду не трогай. Много ты в ней понимаешь! Может, борода — это моя единственная гордость!
— Что у тебя болит, Иринка? — спросила Наташа.
— Ухо и горло. Но уже меньше.
— Я ей анальгину дал, — сообщил Костя.
— Вот я тут захватила все, что нужно: аспирин и тетрациклин, а вот таблетки для полоскания. У вас есть молоко? Согрей, Костя, пожалуйста. Ей сейчас нужно пить как можно больше горячего.
— Я ж говорю — профессор, — сказал Женька. — Ее хлебом не корми — дай кого-нибудь уморить.
— Заболей только, попробуй! — весело пригрозила Наташа.
— Да лучше сразу с девятого этажа — в Москву-реку! — воскликнул Женька. — Чтоб не мучиться.
— Костя, у вас есть вощеная бумага? — спросила Наташа, — Принеси, я сделаю компресс.
— Наконец-то у нее появилось поле деятельности! — прокомментировал Женька. — Берегись, Ирина! Впрочем, ты не умрешь. Мы с твоим братом организуем мощный фронт защиты детей от недоделанных профессоров. Хотя ты и так выживешь. Раз ты еще в состоянии замечать, что мне идет, а что не идет, — значит, есть надежда!
— Бармалей! Бармалей! — смеялась я.
— Молчи! — заявил Женька. — Ты оскорбляешь во мне самое святое!
Через короткое время, напичканная лекарствами, напоенная горячим молоком, я лежала на взбитых подушках, укрытая поверх одеяла еще двумя пледами. Компресс, положенный по всем правилам, согревал ухо, и оно болело гораздо меньше. Костя с Женькой и Наташей ушли на кухню и стали там пить чай. До меня доносились их негромкие голоса, позвякивание ложечек, мирные, домашние звуки. От всех этих звуков мне стало хорошо и спокойно. Глаза слипались. В эти минуты я была почти уверена в том, что с мамой тоже все обойдется, она вернется домой здоровая, и папа приедет, и мы заживем прежней счастливой жизнью.
***
Когда я проснулась, в квартире было тихо, и я испугалась, как бы Костя не проспал свой урок.
— Костя! — закричала я.
В передней послышались шаги, но вошел не Костя, а Наташа в маминых домашних туфлях и мамином фартуке поверх юбки и кофточки.
— Наконец-то проснулась! — сказала Наташа. — Знаешь, который час? Без десяти двенадцать! Кости нет давным-давно. Он уже звонил, спрашивал, как ты. Он в больницу поехал.
— А урок?
— Говорит, нормально. А ты как себя чувствуешь?
— По-моему, я уже выздоровела. Ничего не болит.
— А горло?
Я глотнула.
— Чуть-чуть. Почти незаметно.
— Ну-ка я посмотрю.
Наташа раздвинула шторы, велела мне повернуться к свету, открыть рот и сказать «а-а».
— Все-таки есть краснота, — сказала она. — Держи градусник. Врача я уже вызвала.