Оказывается, действительно, не в нем!
Я рада, что Ира смогла вырваться из этой жизни, рискнула все начать сначала, пошла наперекор обстоятельствам и нормам принятой морали. Я по своему опыту знала: если она прекратит эти изжившие себя отношения, то будет счастлива. Никогда не стоит реанимировать то, что умерло естественным путем. Сама она спустя несколько лет после развода так описала свою семейную жизнь: «Были свои сто часов счастья, и я ни о чем не жалею. Я сознательно шла на компромиссы, а когда стало нечем платить за них, когда круг моей личной свободы сузился до размеров моего тела, — а за ним идет только душа — я поняла, что этот кусок жизни закончен».
Побеждает тот, кто рискует. Она начала новую жизнь с новым, да еще очень молодым человеком. Пугачеву обскакала! Нашла новую работу, соответствующую ее призванию. Родила нового ребенка. Молодец! Ура! Виват!
Стойкий оловянный солдатик — так я ее всегда называла. Большая умница и настоящий лев — неунывающая, двужильная, в ровном уверенном состоянии духа, бодрая, доброжелательная, компанейская, с вечной улыбкой на губах. Не лезет в карман за ответом, не устает делать добро, не поддается смертному греху уныния (да и что ему поддаваться, когда есть шесть других, куда более приятных), способная на гусарские поступки и широкие жесты. С таким человеком хочется быть рядом.
Одно время на несколько лет моя связь с Москвой совсем зачахла, и Ира превратилась в бывшую подругу, бывшую без круглых скобок. Она совсем исчезла из моей жизни. Из видимой, конечно, но не из подсознания-души.
Там она продолжала жить, а я продолжала ее любить.
Помните еще: «я полюбила ее сразу и навсегда». И вот однажды боженька-подсознание послал мне сон. Про Иру.
И я поняла послание. Если мне снится кто-то из моих подруг, а такое случается регулярно, я всегда пишу или звоню героине моих снов, потому что знаю — зря не снится.
После этого протуберанца подсознания я написала Ире о том, что люблю ее и очень сожалею, что мы позволили жизни развести нас.
Она ответила. Написала своим корявым, таким знакомым и совсем не изменившимся с пятого класса почерком. Сообщила, что ждет ребенка. Но от кого, сказать не может. Если бы могла, то я была бы первой, кому она это сказала бы. Потом мы созванивались пару раз. А потом настало время нам свидеться после долгой-долгой разлуки.
Может быть — всему свое время? Есть время разлуки время свиданий, встреч… Так хочется в это верить.
Два года назад, в мой последний приезд на родину, она оказалась на море с детьми в то же время, когда там была я с сестрой. Мы сняли комнату неподалеку и провели прекрасные пять дней вместе, большим табором, в жаре и тесноте. Ира суверенно управлялась со своей командой в полосатых купальниках — один ребенок двух, а двое тринадцати лет. Поход на море, купание, катамараны, ласты, фрукты, домой, обед, сон, снова море, покупки, варка, стирка, разговоры одновременно со всеми. Она напоминала мне жонглера, который бросает пять мячей руками, а ногой еще крутит стул. Я осталась ею очень довольна. Она продолжает быть все тем же стойким оловянным солдатиком, но сейчас уже без меланхолии и скрытой грусти времен своего несчастливого брака. Она — самка Толстого, богиня-мать, даже не мать, а матерь — древняя и необходимая, без которой не существовало бы жизни на Земле. Именно на таких держится мир.
Я тогда не знала, есть ли в ней осколочки, очистки, лузга Наташи Ростовой — такие, которые я выкапываю и извлекаю на свет божий и в себе, редко, все реже, не будучи уверенной, что это вообще надо. Я сейчас припомнила, когда в последний раз «видела» Иру времен нашей ивушки, нашего острова, трудового лагеря и защиты теоремы у доски с оттопыренной попой: на их трехэтажной деревянной даче лет пятнадцать назад. Нам удалось оставить мужа с гостями и накрытым столом внизу в столовой. Дети в резиновых сапогах разбрелись месить грязь по дачному поселку. Мы наконец на минутку остались одни. Сидели на втором этаже в комнатке, пахнущей свежей древесиной.
Ира рассказывала, как у нее на руках умерла ее бабушка, которая ее практически вырастила и которую Ира взяла к себе доживать век. Она рассказывала и заливалась слезами, как и я тогда, да и сейчас, когда пишу это.