— Без ума нет и языка. Дурак нормально рассуждать ее умеет,— отрезал я.
Симуш попытался еще что-то мне возразить, но тут наступила тишина: это встал директор школы.
— Паша Павлов! — сказал он.— Может быть, выйдешь? Перед лицом товарищей скажешь что-нибудь? Объяснишь?
Паша медленно привстал, покрутился, как слепой, потом, еле передвигая ноги, вышел к доске. Щуплый, невысокий — он сейчас и вовсе казался маленьким.
Сейчас мы не узнавали Пашу. Он всегда держался независимо, с долей превосходства, даже чуточку надменно. А тут — вызывал жалость! Запрятав руку за спину, весь как-то сжавшись, он уставился себе под ноги, не смея поднять голову, взглянуть нам в глаза.
— Чего же ты стоишь? — не выдержал его отец.— Сумел пойти на обман, умей и ответ держать! Товарищи твоя хотят знать: есть у тебя еще совесть или уже нет?
Услыхав голос отца, Паша вздрогнул, словно его кто подтолкнул, выпрямился. Но взглянуть на нас он так и не решился. Взгляд его приковался к окну. Был он каким-то неподвижным, рассеянным, отчужденным. Класс ждал. Павел неловко переступил на месте и снова поник, словно на шею повесили какую-то тяжесть. Никто не нарушал тишину и не приходил Павлу на помощь. И, видно, он понял, что и не придет. Плечи его затряслись, хохолок на макушке задрожал, и Павел заплакал.
— Я… мне… я… Больше никогда… Не будет… Простите меня,— прошептал он.
И радостный вздох облегчения прошелестел по классу.
Прошкин суп
Как-то мы возвращались из школы. Первым на пути был дом Проши. Остановились попрощаться, а Проша и говорит:
— Зайдем, ребята, ко мне? У нас дома — никого. Мать и отец в городе. Раньше вечера не приедут, а то и вовсе там заночуют. Покажу вам одну отличную книгу! Рисунков в ней!.. За три дня не пересмотрите.
Кируш сразу же загорелся.
— Пошли!
А Гриша и Тимуш на меня смотрят. Мол, зайдем или нет?
— А что это за книга? — подозрительно покосился на Прошу Гриша.
— Книга? — спрашивает тот.— Об Африке, о путешествиях. Мировецкая книга!
Гриша пожал плечами: ну что ж, зайдем. Открыли калитку, поднялись на крыльцо. Проша пошарил за притолокой, достал ключ, отпер замок.
— Правда, в избе не топлено,— говорит он.— Ну, как нибудь перебьемся.
— Ну, где твоя книга? Покажи,— как только вошла в избу, спросил Гриша. А Кируш сразу же ринулся к этажерке и начал оглядывать полки.
— Ты, браток, не спеши. Один такой же вот спешил и в прорубь угодил. Сначала, может, печку растопим? — предложил Проша.— В доме-то мороз гуляет. Истопим печь, тогда почитаем в тепле себе на удовольствие!
— Правильно. Надо затопить, иначе носы обморозишь,— поддержал его Тимуш.— Где у вас дрова?
— И в сенях есть, и в сарае. Только кому идти?
— Кому не терпится книгу прочесть, тот пусть и идет,— заметил Гриша.
— А что! И пойду,— говорит Кируш.— Начинайте щепать лучину, я — сейчас!
И Кируш побежал во двор. Проша, не взирая на холод, снял полушубок, пиджак, повесил их на гвоздь. Глядя на него, разделись и мы. В избе и в самом деле было студено. Да и то сказать, на улице мороз — градусов двадцать пять, не меньше! Пока шли через поле, продрогли до костей.
Проша, между тем, сновал по избе, искал что-то. Забрался на печь, сбросил оттуда сушеное полено. Сунул мне в руки косарь, кивнул:
— Готовь щепу! Поскорей растопим.
Я принялся щепать лучину, Проша полез в подвал. Погремел там чем-то, позвякал, вынес в деревянной миске картошку, лук, свеклу, капусту и морковь. И говорит:
— Ты, Тимуш начинай чистить картошку. Кируш придет, тебе подсобит. А мы тем временем с Гришей, если он не против, морковь приготовим.
— Да, книжка-то где? — спрашивает Гриша.
— Книжка никуда от нас не уйдет. А с морозу горячего дохлебать как хорошо! А?! — балагурил Проша.
Гриша не стал спорить. Работа закипела. Ввалился с дровами Кируш, сбросил их у печки, принялся помогать Тимушу чистить картошку. Проша тут же сложил дрова в печке, запалил лучину, сунул ее в черную печную пасть. Запахло дымком, отсвет огня запрыгал на наших лицах. Настроение у нас, честно говоря, поднялось! Молодец, Проша!
Дрова разгорелись быстро. Сосновые поленья такой веселый треск устроили, точно кто из пулемета строчит! Чуем, теплом по избе потянуло. Когда в избе стало теплее, и мы повеселели, есть захотелось. А голод — не тетка. Книга у нас на головы вылетела. У всех одна мысль вертится: поскорее похлебку приготовить, «червячка» заморить. А тут Проша еще подначивает:
— Люблю, братцы, супы варить! Особенно за лето этому наловчился, когда мать с отцом на покосах жили. Главное, побольше луку положить, моркови, ну и прочего. А суп у меня выходит,— м-мм, объеденье!